Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 3. Ответы на вопросы

Ответы на вопросы*

Вопрос. Святые отцы пишут, что чем ближе человек ко Христу и спасению, тем сильнее у него духовная брань. Мне казалось, что брань, наоборот, удаляет человека от Бога. Правильно ли я понимаю? Объясните, пожалуйста.

Ответ. Брань может быть разной. Иоанн Лествичник пишет, что брань бывает по трем причинам: первая — это нерадение, вторая — гордость, третья — зависть бесовская. Когда человек приближается к Богу, у него, как говорят святые отцы, усиливается брань. Это происходит от зависти бесовской. Демоны нападают на человека больше, но при этом усиливается и действие благодати; человек терпит невероятные искушения, однако получает от Бога благодатную помощь, вразумляющую и укрепляющую его в этой борьбе. Такая борьба бывает ему на пользу.

А когда у человека брань от нерадения (много ест, спит, молится рассеянно или пренебрегает молитвой), тогда никакой пользы быть не может, потому что брань является следствием его неправильного поведения, другими словами — лени. Это очень частое явление. Наверное, нет такого человека, который совсем не поддавался бы нерадению. К сожалению, часто нерадение становится нормой, и человеку кажется, что если он не блудит, не ворует (в наше-то время!), значит, как-нибудь спасается. Что еще с него требовать? Даже если и произойдет что-нибудь страшное, то человек думает, что покается, а Господь простит, Он — милостив. Таким образом человек оправдывает свое нерадение. Брань, связанная с нерадением, преодолевается сравнительно легко. Достаточно устранить причину, и, может быть, не мгновенно, но довольно быстро все становится на свои места. Например, чревоугодие за несколько месяцев или полгода исправляется постом.

Однако, если человек поддался гордости, это гораздо страшнее. Во-первых, гордость преодолевается с бόльшим трудом. Во-вторых, гордость лишает человека благодати, он становится безоружным. Ничтожное искушение оказывается для него невыносимо тяжелым. Когда случается брань от зависти бесовской, наоборот, могут быть немыслимые искушения, которые в уме не укладываются, однако же Господь укрепляет человека. Конечно, нельзя механически разделить причины браней на три вида: нерадение, гордость и зависть бесовская. Если демоны нападают, значит, они находят к тому какой-то повод в нас самих, может быть гордость или нерадение. В противном случае они не смогли бы к нам приблизиться. Возможно, тогда они стали бы нападать на нас через людей, как, например, они возбуждали ненависть гонителей к мученикам Христовым, отчего те их преследовали. Если демон не может воздействовать на ум человека, он начинает воздвигать брань через людей.

Силуан Афонский говорит, что брань у нас будет до тех пор, пока мы не приобретем смирение. Здесь речь идет необязательно о брани от гордости. Гордость гордости рознь. Во всех нас она есть, и мы это осознаём. Иногда мы незаметно для себя поддаемся этой страсти, потом снова беремся за ум, следим за собой. Совсем иное, когда человек руководствуется гордостью, когда она является главным мотивом его поступков. То же самое можно сказать и о нерадении. В иной день человек поддался нерадению в молитве, например, по причине занятости, посчитал, что для него будет извинительным не слишком усердствовать, — это одно. Другое, когда человек пренебрегает своими монашескими обязанностями под таким распространенным предлогом, что сейчас не те времена и подвизаться уже невозможно. Странное объяснение. Неужели часы стали ходить иначе? Не те времена — это значит не те люди, то есть мы сами.

Вопрос. Читая жития древних мучеников, я сравниваю их с житиями новомучеников, и у меня возникает вопрос: почему в древности при страдании мучеников происходили разнообразные чудеса, о которых нам известно, например, из житий великомученика Георгия, великомучениц Екатерины, Варвары и многих других, а при страданиях новомучеников таких явных чудес не происходило?

Ответ. В древности, наверное, тоже не всегда происходили явные чудеса. Самое великое чудо, если человек выдержал страдания. Я председатель епархиальной комиссии по канонизации, и мне подготовили житие священника, отца Федора Распопова, который был родом из Тюменской области, но пострадал у нас, в Туринске (до революции этот город входил в состав Тюменской епархии). Его оклеветали, затем арестовали. Шел 1918 год. С ним было еще несколько человек. Всех вывели во двор тюрьмы и расстреливали по одному. Когда стреляли в этого священника, он крестился и говорил: «Да будем живы». Шесть раз стреляли, и он оставался жив. Все пули попадали в крест. Разве это не чудо? Большевики пришли в бешенство, а он только крестился и повторял: «Да будем живы». Потом с него крест сорвали и в конце концов убили. Несколько человек шесть раз стреляли залпом, и все попадали в крест. После него еще одного расстреляли, остальные согласились дать выкуп, и их отпустили. Священник был убит, но Господь показал чудо ради его благочестия.

Нам хорошо известны жития великих угодников Божиих, однако есть мученики, про которых мы знаем лишь то, что они пострадали. Допустим, несколько тысяч мучеников, сожженных в Никомидии, их закрыли в храме и сожгли. Никаких чудес как будто не было.

В лагерях также происходило много чудес, поэтому нельзя сказать, что в древности они были, а в наше время чудес нет. Например, когда умер священномученик Анатолий, митрополит Одесский, то схиархимандрит Пимен (Тишкевич), который также сидел в лагере (между прочим, он прожил долгую жизнь, умер, когда ему было больше ста лет) увидел, как над лагерным бараком поднялся огненный столп. Схиархимандрит Пимен подумал, что, наверное, умер праведный человек, и потом узнал, что скончался митрополит Анатолий. Чудо это или не чудо? Мне рассказывали об этом, когда еще он не был причислен к лику святых. Ведь и те мученики, про которых вы говорите, что с ними были чудеса, также погибли. Значит, чудо состоит не в том, что человек спасается от смерти, а в том, что его мученическая кончина сопровождается знамениями, свидетельствующими о его праведности.

Преподобный Кукша Одесский, будучи в ссылке, в какой-то момент стал роптать: мол, как же так, сказано, что не забывает Бог и о птицах, а мы здесь умираем от голода. В это время солдатам из охраны привезли пирожки, и, когда их разгружали, вдруг появился ворон, схватил два пирожка то ли в клюв, то ли в когти, и, когда пролетал над преподобным Кукшей, уронил ему под ноги. Тот взял их, к нему тут же подбежал охранник, а он говорит: «Я сам ничего не брал». Ему оставили эти пирожки. Чудо это или не чудо? Конечно, чудо.

Я думаю, что если бы мы были более внимательны, то нашли бы много подобных случаев. Нужно иметь в виду, что римские чиновники всё очень точно фиксировали (как вы знаете, юриспруденция, вообще тип законодательства, которым мы сейчас пользуемся, произошли из Рима). Многие жития, по крайней мере, мученические, составлены на основе протоколов, которые велись при допросах и в которых фиксировались в том числе и необыкновенные случаи. Что касается большевиков, то они совсем иначе относились к фактам. Они старались обо всем необыкновенном, чудесном умолчать и все исказить, иногда и протоколы были поддельными. Чекисты, например, вменяли священникам в вину не только то, что те верят в Бога, но и предъявляли им нелепые, абсурдные обвинения: говорили, что они японские или немецкие шпионы и участвуют в контрреволюционном заговоре. Римские власти, как правило, такого не делали, и все исторические факты дошли до нас в неискаженном виде. В советское время информация искажалась, поэтому мы не знаем многого из того, что было в лагерях, на допросах, во время казни. Я думаю, что придет время, когда многие неизвестные сейчас факты станут общеизвестными.

Вопрос. Можно ли перед началом молитвенного правила на мгновение представить адские муки и рай для того, чтобы тронуть сердце, помочь себе внимательно молиться? Или это так же опасно, как и во время самой молитвы?

Ответ. Это называется богомыслием. Конечно, оно приводит человека в определенное духовное состояние, располагает душу к молитве. Однако святитель Игнатий (Брянчанинов) предостерегает нас от богомыслия и разрешает думать только о смерти, потому что это безопасно и даже полезно. Если же мы начнем размышлять о райских блаженствах или адских мучениях, прибегая при этом к воображению, то дадим свободу своей фантазии. Сначала, возможно, в молитве будет улучшение, но потом воображение начнет развиваться и в лучшем случае мы почувствуем бόльшую приятность от наших размышлений, чем от молитвы, будем ими увлекаться, а молитвой пренебрегать, в худшем — еще и в прелесть впадем. Поэтому надо относиться с большой осторожностью к подобным размышлениям. У человека память смертная должна быть, но без образов. Как советует Иоанн Лествичник, Иисусова молитва и память смертная должны соединиться в одно делание. Я опасаюсь давать совет размышлять о чем-либо перед молитвой. Может быть, в виде исключения кому-то он будет полезен, но в подавляющем большинстве случаев, дав такой совет, мы подвергнем человека опасности. Нужно думать не только о пользе, которую получает человек в данный момент, но и о том, как все это будет развиваться.

Я думаю, самое лучшее богомыслие, в частности размышление о рае или аде, состоит в чтении святых отцов. Если мы читаем об этом что-то душеполезное и у нас создается определенное настроение, складывается православный взгляд на загробную участь человека — это прекрасно. Необязательно делать это именно перед тем, как заниматься Иисусовой молитвой. Чтение может быть нашим постоянным занятием, оно настраивает нас на то богомыслие, которое нам разрешено. Другой вид богомыслия, также весьма полезный, — внимательное слушание богослужения, в котором мы тоже можем найти для себя много нужного и полезного. Я отношусь с очень большой осторожностью к тому, чтобы самостоятельно заниматься богомыслием, чтобы дать себе в этом некоторую свободу.

Вопрос. Как бороться со страстями, если не хочешь? Как себя переломить?

Ответ. Если человек поддался страсти гнева, то он, разумеется, в тот момент не хочет с ней бороться. Но мы имеем установку противиться страстям. В данном случае уместно вспомнить, для чего мы находимся в монастыре, почему верим во Христа, ведем определенный образ жизни, к чему это нас обязывает, и, наконец, начать противостоять действующей страсти. Есть люди, которые вообще не хотят бороться со страстями, оправдывают себя и считают, что можно не бороться. Василий Поляномерульский в своих «Предисловиях» говорит, что некоторые рассуждают так: сейчас Евангелие никто не исполняет, поэтому и нам не нужно его исполнять. Это все равно что сказать, что не нужно бороться со страстями. Мы оправдываем себя тем, что в наше время трудно найти бесстрастного человека, поэтому и с нас спрос небольшой.

Евангелие говорит нам: В нюже меру мерите, возмерится вам, и приложится вам слышащим (Мк. 4, 24). Как мы сами к себе будем применять эти заповеди, какие требования будем предъявлять к самим себе, такую благодать и помощь Божию получим. Мы не должны горделиво надеяться на победу и пребывать в бездействии, мы обязаны понуждать себя и стремиться к исполнению заповедей, это наш долг.

Мы не хотим бороться со страстями от гордости, нерадения. Нерадение может проявляться по-разному: примитивно, когда человек объедается, много спит, ленив в монастырских трудах; более тонко, когда человек не понуждает себя к внимательной молитве, не радеет о правиле; и еще более тонко, когда человек молится, но не противится своим страстям, не следит за собой. Все это нерадение. Как с этим бороться? Для того чтобы бороться со своими страстями, нужно то же, что и для того, чтобы избавиться от нерадения. Надо возбуждать в себе ревность, здесь была бы уместна прежде всего память смертная, страх, заставляющий нас мобилизовать все свои силы. Более преуспевшие подвижники руководствуются не столько страхом, сколько любовью к Богу; уже не страхом наказания, а страхом оскорбить благость Божию. Это сказано о том, как избавиться от нерадения. Если же мы не желаем бороться в конкретной ситуации, например с гневом, значит, мы настолько увлечены страстью, что она ослепила нас и мы считаем, что гнев, исказивший наше восприятие действительности, представляет нам ее такой, какая она есть на самом деле. Мы думаем, что при данных обстоятельствах не гневаться невозможно, и так любая страсть сама себя оправдывает: в человеке действует страсть и внушает ему, что бороться с ней нельзя.

Для примера возьмем сестру N. Есть сестра N, и есть страсть гнева. Если сестра N будет отделять ее от себя, понимать, что одно дело она, а другое — гнев, это правильно. А если сестра N будет думать о том, что я гневливая сестра N и если я не гневливая, значит, это уже не я, потому что я не могу быть другой, то как она сможет бороться со страстью?

Мы знаем, что гнев, тщеславие и другие страсти — это плохо, но на практике мы отождествляем себя со страстями. Мы оправдываем действие страсти, как будто есть причина, позволяющая в данной ситуации грешить. Например, мы считаем, что наше поведение, которое трезвомыслящий человек оценивает как выражение тщеславия, грехом не является. Если мы бессознательно отождествляем себя со страстью, оправдываемся и говорим, что такое поведение единственно возможное в данной ситуации, значит, мы не хотим с ней бороться. Это и называется самооправданием. Оно состоит не в том, что человек сам себе устраивает суд и сначала говорит: «Я виноват», а затем: «Нет, я в этом не виноват, потому что…» Самооправдание — это постоянное душевное состояние, при котором человек не только находит себе извинение, но считает, что его поведение — нормальное. Естественно, такой человек не может с собой бороться, потому что у него даже нет такой установки. Как правило, человек оправдывает те страсти, которые действуют в нем постоянно, один больше склонен к гневу, другой к тщеславию, но в каждом человеке живут все страсти. Одни действуют слабо, другие — очень мощно. Человек, привыкший к какой-либо страсти, не замечает ее и живет уже не по закону Евангелия, а по закону страсти. Это становится его естественным состоянием, и потому заметить в себе страсть ему очень трудно.

Есть очень важная добродетель — самоукорение, и есть страшная страсть — самооправдание, одна помогает, а другая мешает в духовной жизни. Укоряющий себя человек старается во всем видеть свою вину. Оправдывающий себя, напротив, всегда перекладывает вину на другого человека или на обстоятельства. Еще раз напоминаю, что самоукорение состоит не в том, чтобы ругать себя, это лишь одно из его проявлений, а в том, чтобы видеть свою вину, в этом суть самоукорения. И самооправдание заключается не только в том, что человек всегда придумывает себе формальное оправдание, но и в том, что его страстное поведение является единственной реакцией на какие-либо обстоятельства.

Вопрос. Страстная и Светлая седмица прошли спокойно, без особенных молитвенных переживаний. Как правильно возбуждать в себе подобные переживания и нужно ли это делать?

Ответ. Не следует выжимать из себя то, чего нет. Во-первых, надо внимательно молиться, во-вторых, на службе необходимо вникать в то, что слышишь. Если мы не будем этого делать, откуда возьмутся молитвенные переживания? Конечно, они могут быть следствием нашего личного настроя, но это бывает редко и у преуспевших подвижников.

Святые отцы оставили православным христианам богослужебные тексты, в них изложены те мысли, чувствования, которые должны быть и в нас. Если мы всё это внимательно воспринимаем, значит, не можем не переживать так же, как они, хотя бы и в малой степени. Бывают очень сильные переживания, а бывают не столь ярко выраженные. Главное: внимание к богослужению и усиленная Иисусова молитва, которая очищает ум, обостряет восприятие поучений святых отцов, преподаваемых нам через богослужебные тексты.

Вопрос. В одной из проповедей вы говорили, что апостолы не до конца понимали, Кто был Господь Иисус Христос и печалились от этого, хотя и видели Его великие чудеса. Однако апостол Петр исповедовал Его Христом, Сыном Бога Живого, значит, апостолы отнюдь не пребывали в неведении.

Ответ. Они и понимали, и колебались, да и само понимание не сразу у них появилось. Апостол Петр сказал: Ты — Христос, Сын Бога Живаго (Мф. 16, 16), на что Господь ответил ему, что на сем камне Он созиждет Церковь. Через несколько минут Спаситель начал говорить ученикам о Своих страданиях, но апостол Петр стал ему возражать: Милосерд Ты, Господи: не имать быти Тебе сие (Мф. 16, 22). Что ему сказал Спаситель? Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое (Мф. 16, 23). Так понимал апостол Петр, Кто перед ним, или не понимал? Во время одного и того же разговора он высказался противоположным образом. А во время и после страданий Спасителя, в Великую субботу, все, наверное, потеряли веру, кроме Божией Матери. Как можно говорить, что они всё знали?

Для того чтобы понять поведение людей, описанных в Евангелии, хорошо сравнивать его с тем, что обычно происходит с нами. Только делать это надо разумно. В некоторые моменты мы искренне молимся, испытываем благоговейный ужас, возможно, бывают слезы умиления. А в какой-то момент приходят помыслы неверия, или же мы увлекаемся нечистыми помыслами. Верим мы или не верим? Нельзя все разделять на белое и черное. Человек — это очень сложное и переменчивое существо, и эта переменчивость является главной трудностью, которую нам необходимо преодолеть. Обладая свободой, мы должны эту переменчивость направлять так, чтобы мы менялись (а человек не может не меняться) в сторону большего совершенства, а не уклонялись то к добру, то ко злу и постоянно пребывали в колебании.

Так и апостолы: иногда они понимали, Ктό их Учитель, а иногда вели себя так, будто не понимают. Увидев идущего по воде Спасителя, апостол Петр сказал: Господи! если это Ты, повели мне придти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И, выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу (Мф. 14, 28–29). Не так просто шагнуть за борт лодки и ступить на воду. Кто на это решится? Тем более это сложно для человека, который с детства был рыбаком и прекрасно понимал, что такое водная стихия. Однако он перешагнул через борт лодки и пошел по воде, может быть, сделал несколько шагов, пока не испугался больших волн. Когда здравый смысл победил в нем веру, он тут же стал утопать и сказал: Господи, спаси меня (Мф. 14, 30). Так что же можно сказать про апостола Петра: верил он или не верил? Если не верил, то почему пошел по воде, а если верил, то почему стал утопать? Я привел два примера про апостола Петра. О нем говорить легче, поскольку это был простой человек, горячий, и его внутреннее состояние сразу выражалось в словах и поступках. Нельзя сказать, что апостолы всё знали. Как тогда объяснить, что они бежали, что апостол Петр трижды отрекся? Один даже нагим бежал. Представьте себе: человека схватили, а он оставил одежду и убежал голым. Какой же у него был страх! Верил этот человек или не верил? А ведь он тоже, видимо, был одним из близких учеников Спасителя, поскольку присутствовал при Его аресте.

Да, апостолы не пребывали в неведении, но нельзя сказать, что у них было полное ведение, которого они сподобились, когда на них сошел Святой Дух в день Пятидесятницы. Нельзя уклоняться к слишком упрощенному пониманию вопроса.

Вопрос. Я искренне верующий человек, но меня все сильнее смущают и мучают помыслы неверия, сомнения. Не понимаю, в чем причина и что со мной происходит?

Ответ. Не нужно полагать, что помыслы сомнения — это уже погибель. Митрополит Вениамин (Федченков) правильно говорит, что сомнение еще не есть неверие. Неверующий человек не испытывает никаких сомнений, он совершенно уверен в том, что верить нельзя (это тоже своего рода вера). У верующего человека сомнения появляются оттого, что в нем действуют страсти, требующие себе оправдания, прежде всего блудная страсть, любовь к миру — словом, все то, что мы можем свободно удовлетворять, живя в миру.

Можно ли грешить и при этом иметь веру в Бога? Для того чтобы оправдать грех, приходится думать, что Бога нет, душа — это выдумка, человек — существо смертное, загробного наказания нет; человек бывает счастлив или несчастлив благодаря случайным стечениям обстоятельств, возможно, своим способностям, но не благодаря Промыслу Божию. Соответственно, человек получает свободу. Все это нелепо, но поскольку эти мысли вполне оправдывают нашу любовь к миру, то нам это подходит. Ведь люди выбирают убеждения исходя не из того, правильные они или неправильные, а из того, подходят они им или не подходят. Убеждения принимают так, будто костюм примеряют: один примерил — этот к лицу, другой примерил — не к лицу. Конечно, православное христианство так не примеришь, потому что оно заставляет человека очень сильно меняться. Люди выбирают то, что помогает легче устроиться в жизни. Отсюда и неверие.

Кроме того, это может быть просто хульная брань, подобная той, какую испытывал отец Иоанн Кронштадтский. У него была необыкновенная, пламенная вера и ревность, и диавол нападал на него жестоким образом именно в этом отношении. Из этой брани отец Иоанн вышел победителем, что мы видим по его необыкновенным делам. Когда отца Николая (Гурьянова) спрашивали об искушениях, он говорил: «Сила противодействия равна силе действия». Если у человека проявляется вера, значит, будет и неверие, если он в молитве чувствует благоговейный ужас, следом придут помыслы не только против Бога, но и прямо заявляющие, что Бога нет. Только что ты Его ощущал, видел, осязал, и тут же: «Его нет». Но если ты напряжешься, то снова ощутишь Его, с еще большей силой.

Так же могут прийти и блудные помыслы. Человек молится, ощущает благодатное утешение, сладость от общения с Богом, и тут же приходит омерзительный, нечистый помысел, пытаясь похотливой сладостью вытеснить сладость духовную. Преподобный Иоанн Лествичник говорит о том, что после внимательной молитвы диавол искушает гневом, чтобы человек сразу потерял плоды молитвы. Человек испытывает мир, тишину, как это часто бывает после внимательной молитвы, и вдруг совершенно противоположное — раздражение. Диавол нападает, вызывая подобные ощущения для того, чтобы разграбить человека, лишить той пользы, которую он получает от молитвы, вообще от христианской, духовной жизни.

Когда усиливается вера, нападает неверие; человек постепенно очищается, становится целомудренным, но тут же одолевают нечистые помыслы. Вот что имел в виду отец Николай, когда говорил, что сила противодействия равна силе действия. Мы действуем, а диавол противодействует, его и называют иногда противником.

Вопрос. Преподобный Серафим Саровский говорит, что одно дело — скука, а другое — уныние. Как их разделить и как бороться с тем и другим? Послушание выполнять не хочется, кажется, что надоело, не получается, неинтересно, не нравится (послушание творческое).

Ответ. Это неважно, творческое послушание или нетворческое. Например, иконописное послушание не является творческим в том смысле, в каком обычно понимают творчество. Если сравнить иконопись и живопись, то живопись — это творчество. Каждый художник стремится сделать что-то особенное, проявить свою творческую индивидуальность. В иконописи такой цели нет, поэтому творчеством это назвать нельзя, хотя для того, чтобы писать иконы, человек, конечно, должен иметь эстетический вкус и художественные способности.

А вообще, в монастыре все послушания творческие. И работа в трапезной, и торговля, потому что все нужно делать добросовестно, напрягать все свои силы. Не нужно считать иконописное послушание творческим, а послушание в трапезной нетворческим. Это неправильный подход. Какие у человека есть способности, теми он и служит сестринству. Главная способность — это способность к молитве; я думаю, ею обладают все в равной степени, только от личного усердия или нерадения одни преуспевают больше, а другие — меньше. Наше «творчество» состоит в том, чтобы бороться со своими страстями. Если человек ревностный, значит, преуспевает, если нерадивый, значит, остается бесплодным. Человек привык заниматься тем, чем ему хочется, а здесь нужно отсекать свою волю, потому и не нравится. При исполнении послушания бывают разные периоды: иногда получается, иногда не получается, но мы должны всегда кропотливо трудиться.

Нужно понимать, что мы еще учимся и требовать высокого уровня иконописи преждевременно. Если человек будет постоянно над собой работать, то достигнет такой простоты письма, что будет возникать впечатление, будто икона написана одним взмахом кисти. Мастерство увеличивается, и человек с легкостью и изяществом делает то, что раньше стоило ему больших усилий, но это не плод легкого отношения к самому труду. Певчим, например, тоже нужно много трудиться, пока они овладеют своим голосом. Потом появляется легкость в пении, и все слушают, как они красиво, изящно поют. А достигается это многими трудами.

Скука может появиться оттого, что послушание дается с трудом, человек утомляется и уже не хочет чем-либо заниматься, теряет вкус к делу. Но никто не освободит человека от работы по той причине, что у него пропало вдохновение. Он должен трудиться и независимо от своего настроения делать все хорошо. А если поддаваться настроению, тогда, действительно, надо заниматься только живописью, но не иконописью, хотя, я думаю, настоящие художники тоже много трудились. Конечно, бывают люди особенно способные, которым все дается легко, но мастерство достигается трудом, — если есть возможность, в процессе обучения у более опытных мастеров, а иногда и через подражание им.

Не нужно обращать внимание на то, что иногда бывает скучно, иногда весело, иногда нравится работа, а иногда нет. Нужно трудиться. Если мы будем думать о том, чем отличается скука от уныния, более того, если мы будем предаваться этой скуке, она еще больше будет в нас развиваться. А если со спокойствием и твердостью продолжим заниматься послушанием, не уменьшая своих трудов, не оказывая себе снисхождения, то мы привыкнем к постоянству в усердии, и у нас постепенно выработается правильное отношение к своему делу.

Вопрос. В книге «Беседы о молитве Иисусовой», составленной на основании наставлений святых отцов: святителя Феофана, святителя Игнатия и других, — говорится, что и новоначальным, и страстным возможно и дόлжно молиться в сердце, опускать ум в сердце. Причем наставление святителя Игнатия о молитве при сочувствии сердца приравнивается к наставлению святителя Феофана о молитве в сердце, как будто это одно и то же в разных словах. Разъясните, пожалуйста.

Ответ. Я согласен с советом, что и страстный, и новоначальный, если приступил к умной молитве, то есть молитве творимой умом, может понуждать себя к тому, чтобы сводить ум в сердце, если только у него это делание получается. Иной пытается это делать, но не чувствует сердечного места, потому что сердце на молитву не отзывается. В таком случае опускать ум в сердце преждевременно. Бывает, что в какой-то день это получается, а на следующий день не получается, — по причине, может быть, наших грехов, в особенности гордости.

Действительно, не всегда получается сводить ум в сердце, здесь нужно подходить дифференцированно: у каждого это происходит по-разному, в зависимости от обстоятельств. У одного человека, только начавшего молиться умом, может и не получаться опускать ум в сердце, а другому сразу это удастся. Под руководством старицы нужно пробовать опускать ум в сердце, но в то же время быть готовым к тому, что преуспеяние придет не так быстро. Человек может испытывать очень большие изменения в молитве, развиваться на протяжении многих лет. Умственная молитва — удел большинства людей, упражняющихся в молитве. Сердечной, самодвижной молитвы редко кто достигает, она есть дар Божий, а не собственная заслуга.

Вообще говоря, тому, кто молится устной молитвой, сводить ум в сердце преждевременно, ничего у него не получится, однако человеку, который уже приступил к умной молитве, допустимо и даже желательно пытаться это делать. Это очень помогает сосредоточиться.

Вопрос. Иногда бывает так тяжело, что хочется убежать с послушания, хлопнув дверью. Настолько невыносимо, что ни слова, ни замечания не можешь потерпеть. Что делать, чтобы не хлопать дверью?

Ответ. Невыносимо на послушании бывает оттого, что человек не хочет терпеть и смиряться, когда ему делают замечания. Я думаю, что если человек будет делать себе такие послабления: хлопать дверью или бить посуду, то, конечно, лучше он не станет, а будет все больше и больше развращаться, поддаваться страсти, в нем будет развиваться нервозность, раздражительность. Представьте себе дикого зверя, который только крепнет оттого, что мы его насыщаем. Но если зверя можно все-таки накормить, чтобы он на какое-то время затих, то страсть никогда не успокаивается: чем больше ее насыщаешь, тем больше она требует пищи. Человеку на мгновение кажется, что он удовлетворил страсть, но в следующий раз уже мало будет хлопнуть дверью, захочется разбить стекло. Так можно дойти до того, о чем говорит святитель Игнатий (Брянчанинов): человек, придя в монастырь, не избавляется от страстей, а, напротив, развивает их и приобретает новые, потому что не имеет покаяния. Тот, кто имеет покаяние, дверью хлопать не будет. Ясно, что он находится не в таком душевном состоянии. Кто хлопает дверью, тот считает, что каяться должны те люди, которые довели его до этого состояния. Это как бы сигнал для их покаяния.

Вопрос. Когда меня ругают и наказывают, поддаюсь помыслам ропота, говорю себе, что я никому не нужна, только одному Господу, и тем успокаиваю себя. Объясните, в чем моя ошибка?

Ответ. Человек находится в монастыре, где его кормят, одевают, заботятся о его душевном состоянии, и он никому не нужен? Подобные мысли не успокоение, не победа над страстью, а, напротив, ее удовлетворение. Если тебя ругают, значит, ты кому-то нужна, а если бы не обращали на тебя внимания, то вырос бы из тебя распущенный, не владеющий собой человек.

В Евангелии сказано, что если брат твой согрешит против тебя, иди обличи его между тобою и им одним, потом с двумя или тремя свидетелями, затем скажи Церкви. Почему нужно обличать? Эти слова Спасителя воспринимают отдельно от Его предыдущих слов: Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих (Мф. 18, 10). Презрение может состоять и в том, что мы остаемся безразличными к человеку, когда он грешит. Дело не в том, что нужно обличать человека до трех раз, а в том, что мы обличаем его с целью исправления, поскольку не презираем его, а сочувствуем ему. Если же человек не хочет исправляться, тогда мы предоставляем его самому себе. Если человека обличают, делают ему замечания, в особенности старица, старшая по послушанию, настоятельница или духовник, то это не значит, что его презирают и он никому не нужен, напротив, о нем заботятся. Мне кажется, это очевидно.

Какое самое страшное наказание в Церкви? Отлучение. Сначала мы не допускаем согрешившего к причащению, накладываем на него епитимью, отлучаем от Церкви на некоторое время и, в конце концов, если видим, что он не исправляется, отлучаем окончательно. Выходит, самое страшное наказание заключается в том, что о человеке перестают заботиться. На все нужно смотреть правильно. Допустим, на послушании тебе делают несправедливые замечания. Это повод для того, чтобы смириться. Смирившись же, ты получишь душевную пользу.

Вопрос. В Евангелии от Луки написано: Иисус, исполненный Духа Святаго, возвратился от Иордана (Лк. 4, 1). Как Господь мог исполниться Духа Святого? Объясните, что подразумевается под этими словами?

Ответ. Господь Иисус Христос исполнился Духа Святого не в том смысле, что сначала в Нем Его было меньше, а потом стало больше, но в том, что благодать, которая исходила от Спасителя, стала очевидной для всех. До этого Он вел, как сейчас сказали бы, частный образ жизни. До тридцати лет Его никто не знал. После крещения Иисус, исполненный Духа Святаго, то есть при очевидном действии в Нем благодати, явился перед всеми, кто желал Его принять.

Вопрос. Батюшка, поясните изречение: «Человек едва сохраняет то, что ему естественно; Христос же крестом дарует усыновление»[1].

Ответ. Здесь все очень просто. Человек едва хранит естественные добродетели, то есть едва удерживается от совершения противоестественного греха. Господь дарует человеку усыновление, возможность совершать сверхъестественные добродетели, например любить врагов. Часто мы и своих близких не любим, а Господь учит нас любить врагов. Учит не только через наш рассудок, но и непосредственным действием благодати. Можно привести другой пример. Человек едва хранит супружескую верность, а Господь дарует ему возможность вести целомудренный образ жизни.

Вопрос. Когда прославляют святых, бывают явные чудеса. Можно ли полагать, что ради прославления святого Господь являет всем благодать?

Ответ. Я думаю, усиливается народное почитание святого, люди обращаются к нему с молитвой и потому происходят чудеса. До прославления к святому обращались немногие, лишь те, кто проявлял самостоятельность, независимость от общественного мнения.

Схиархимандрит Иоанн (Маслов) пишет про одного человека, мирянина, который очень радел о том, чтобы Тихона Задонского причислили к лику святых, много писал для этого, у него были даже неприятности. А потом благодаря его работе Тихона Задонского прославили, то есть этот человек подготовил материалы для канонизации. Некоторые люди самостоятельно почитают какого-либо святого вне зависимости от официальной точки зрения, но большинство прислушивается к общественному мнению, им нужно подтверждение того, что это действительно святой. Поэтому чудеса связаны не с канонизацией, а с тем, что происходит всплеск народного почитания. Чудеса — это плод молитвы.

Вопрос. Поясните совет Евагрия: «Когда помыслы начнут передвигать свои предметы, прежде чем выйдем из своего обычного состояния, нужно успевать сказать что-нибудь против них и подметить того, кто присущ в них»[2]. Что означает «присущ» и как это надо подмечать?

Ответ. Это сказано не в том смысле, что помыслы передвигают предметы, как я рукой передвигаю записки. Помыслы передвигают свои предметы, то есть предметы ума. Видимо, если помысел начинает выдавать один предмет за другой (иными словами, в помыслах появляется лукавство), тогда нужно найти «того, кто присущ в них», кто эту путаницу вводит. Об этом яснее говорит Нил Сорский, а позднее святитель Игнатий (Брянчанинов) повторяет его мысль. Бороться с помыслами можно возражая им, то есть противопоставляя злому помыслу добрый. Здесь, скорее всего, имеется в виду рассуждение. Сначала мы распознаем, что кроется за этой подменой мысленных понятий, видим того, «кто присущ в них», то есть диавола, и противимся ему. Я так это понимаю.

Вообще говоря, древних святых отцов читать необходимо, и «Добротолюбие» тоже, там можно найти очень много полезного, в особенности во втором, третьем и пятом томах. Но поучения древних отцов нужно воспринимать через призму творений святителя Игнатия (Брянчанинова) и некоторых других русских подвижников, таких как Василий Поляномерульский, Паисий (Величковский), Нил Сорский. Для нас важно не теоретическое понимание, а то, каким образом мы можем применить это учение к себе. Всегда нужно помнить учение святителя Игнатия, для того чтобы разбираться в учении древних отцов. Это принципиальный подход, иначе можно запутаться. Если понимать изречение Евагрия именно так, как я сказал, то можно получить огромную пользу, почему и необходимо хорошо ознакомиться с аскетическими творениями древних подвижников, в особенности тех, которые писали о борьбе со страстями, об умном делании. Нельзя этим пренебрегать.

Вопрос. Мне запретили думать о любви к Богу и ближнему, так как по гордости впадаю в возношение от этих помыслов. Однако они помогали мне в период брани, победила благодаря им страсть уныния, появилось чувство ревности, радость о Господе в молитве. Я хочу жить ради этой заповеди Спасителя. Скажите, как избежать возношения и в чем моя ошибка?

Ответ. Конечно, заповедь о любви к Богу и ближнему исполнять надо, но размышлять и исполнять — разные вещи. Зачем об этом особенно думать? Действительно, можно впасть в мечтательность и получить вред от подобных размышлений. Если мы не думаем о любви, а приобретаем покаяние, сокрушение сердечное, то у нас даже без всякой мысли появляется, в особенности от внимательной молитвы, любовь к Богу и ближнему. Один современный греческий подвижник сказал: «Если хочешь найти любовь, ищи ее в Иисусе». Безусловно, это сказано человеком, имеющим опыт умного делания. Все мы творим Иисусову молитву, это и есть деятельная любовь к Богу. Зачем еще об этом думать? Если мы каемся и благодать Божия проникает в наше сердце, значит, появляется естественная любовь к ближнему, которая выражается в сочувствии, сострадании, снисхождении, соучастии и так далее. Затем это чувство может усилиться, и человек начнет испытывать всё более возвышенные чувства по отношению к ближнему. Если же мы будем только думать об этом, то ничего не придумаем. Хочешь любить — читай Иисусову молитву. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что средство приобретения любви к ближнему — это смирение перед ним. Если мы молимся с покаянием, постоянно искренно говорим: «Помилуй мя грешного» — и у нас при этом появляется сокрушение сердечное, смирение, то мы, разумеется, ставим другого человека выше себя и, значит, любим его. Для того чтобы была любовь к Богу и, как ее естественное проявление, любовь к ближнему, нужно внимательно молиться Иисусовой молитвой. Можно сказать так: хочешь приобрести любовь — внимательно молись Иисусовой молитвой, и от этого все придет. А если о ней просто размышлять… Возможно, будет и радость, и ревность, но потом все пропадет. Запомните простую вещь: если у человека нет благодати, то любая возвышенная мысль, любое поучение, рассуждение, мудрое ли, полезное ли, — все приедается, выхолащивается, все становится ему совершенно безразличным, даже Евангелие (конечно, виною тому не Евангелие, но мы сами). Поэтому не нужно думать, что если в нас возбуждает ревность какое-то изречение, то оно поможет нам само по себе, пусть даже такое возвышенное, как евангельское изречение о любви к Богу. Святоотеческое учение, Священное Писание перестает быть для нас отвлеченной теорией, оживает и становится действенным только в том случае, если мы внимательно, с сердечным сокрушением молимся Иисусовой молитвой. Тогда и слова о любви, и другие слова могут возбуждать в нас должную ревность и иные духовные чувства.

Вопрос. У меня не получается соединять службу с молитвой. Начинаю внимательно молиться и возникает ощущение, что меня на службе нет, а если погружаюсь в богослужение, то молитва дробит внимание и только мешает. Как быть?

Ответ. Я думаю, что нужно вникать в службу, прислушиваться и молиться, удерживать ум от рассеянности. Если мы не будем этого делать, значит, мы напрасно пришли на службу. Возможно, кто-то имеет особенное преуспеяние и так углубляется в молитву, что забывает все внешнее, но я думаю, что скорее происходит все наоборот: человек не умеет справиться с вниманием. Ум рассеивается, отходит от молитвословий (к тому же и чтение может быть невнятным), поэтому вслушиваться в службу необходимо.

Человек редко полностью сосредоточивается на одном предмете и ни о чем больше не думает, все равно присутствуют еще какие-то мысли. Как минимум человек думает о двух вещах: о чем-то сосредоточенно, о другом, так сказать, второстепенно. Иначе мы и жить не смогли бы. Допустим, человек идет по коридору и думает, что ему нужно зайти в трапезную. Если он не вспомнит о том, что еще нужно спуститься по ступенькам, он собьется с пути. Он вынужден помнить о трапезной и реагировать на все, что встречается ему по дороге. Если же он будет думать только о том, что ему встречается, но забудет о трапезной, то наконец он подумает: «Куда же я иду? И зачем я сюда пришел?» Мы должны держать в уме два предмета: цель и средство, при помощи которого мы идем к этой цели. Допустим, человек говорит речь, желая что-то доказать, но если он чересчур сосредоточится на доказательстве, тогда он забудет, что хотел сказать. Он должен помнить конец речи, к чему он ведет слушателя. Я привел очень простые примеры из жизни в доказательство того, что человек содержит в уме одновременно две мысли. Он может молиться, и в то же время в голове течет поток мыслей.

У нас бывает либо молитва и поток мыслей, либо поток мыслей и богослужение, а надо сделать так, чтобы была молитва и богослужение, а поток мыслей пресечь. Вместо потока мыслей должно быть восприятие богослужения.

Однако во время богослужения молитва Иисусова не может быть такой сосредоточенной, как на четочном правиле, поскольку мы должны вникать в смысл богослужения. Впрочем, можно предположить, что человек так сосредоточился, напрягся, что для него существуют только служба и молитва, что он даже себя самого не осознаёт. Ведь были такие подвижники. Допустим, авва Филимон, о котором из «Добротолюбия» известно, что он любил молиться и слушать богослужение, но служить он не любил, хотя был пресвитер. Схимонах Архипп, глинский подвижник, также очень любил богослужения и сильно страдал, когда из-за болезни ног не мог ходить в церковь. Для него богослужение было неотъемлемой частью духовной жизни, хотя он не был священнослужителем.