В одной из прошлых бесед мы говорили о цели христианской жизни, рассматривая заповеди о любви к Богу и ближнему. Затем была беседа о том, что мешает осуществить эти заповеди и как нужно относиться к встречающимся препятствиям. Сегодня я хотел рассказать о наиболее могущественных средствах избавления от искушений и соблазнов. Но мы немного отступим от плана. Среди присутствующих есть люди, которые слегка поддались унынию, и им уже не до теории. Поэтому мне показалось уместным провести беседу без особенного нравоучения — просто показать примеры любви, изображенные в Евангелии. Конечно, эти примеры являются для нас неподражаемыми, но они же одновременно служат как бы образцом поведения для всех истинных христиан во все времена. Даже исследуя жития святых, мы можем испытывать сомнение, видя там нечто человеческое, историческое, какие-то стороны не безусловно богоугодные. В Евангелии же тот или иной поступок, если он не осужден, а, напротив, одобрен, является действительно непререкаемым, неоспоримым, безукоризненным примером для подражания. Несколько таких примеров любви к Богу я и хочу привести. Мы не будем подробно разбирать поучения Спасителя, а просто посмотрим, как проявлялась любовь к Нему в реальной жизни.
Моляше же Его некий от фарисей, дабы ял с Ним; и вшед в дом фарисеов, возлеже. И се, жена во граде, яже бе грешница, и уведевши, яко возлежит во храмине фарисеове, принесши алавастр мира, и ставши при ногу Его созади, плачущися, начат умывати нозе Его слезами, и власы главы своея отираше, и облобызаше нозе Его, и мазаше миром (Лк. 7, 36–38). Обратите внимание, это не притча, а действительное происшествие. Грешница оказалась противопоставлена тому, кто почитал себя праведником и, наверное, в действительности был таковым. Спаситель нигде не упрекает его в лицемерии, хотя мы имеем расхожее представление о том, что фарисеи — непременно лицемеры. Такое значение приобрело это слово. Однако в данном случае наименование «фарисей» — просто признак принадлежности к определенному течению в иудаизме, представители которого отличались щепетильным исполнением закона и многих других дополнительных требований — так называемого предания старцев. Если Спаситель вошел в дом фарисея, то, надо полагать, это был праведный человек. И вот, когда Господь Иисус Христос находился в доме у этого всеми почитаемого гражданина, туда пришла грешница. Евангелист не объясняет, что он подразумевает под этим словом, но понятно, что речь идет о блуднице. Причем имеется в виду не просто единичное падение (хотя в то время для иудеев это тоже было чем-то немыслимым) — она была известна всему городу как живущая блудом. В наше время это стало нормой жизни, а некоторые вообще в безумии своем утверждают, будто в этом состоит смысл жизни. Но тогда это было необыкновенно позорным, особенно для женщин.
И се, жена во граде, яже бе грешница, и уведевши, яко возлежит во храмине фарисеове, принесши алавастр мира, и ставши при ногу Его созади, плачущися, начат умывати нозе Его слезами. Чтобы представить себе, как все это происходило, нужно знать обычаи того времени. Сказано, что Спаситель возлежал в доме фарисея. Как вы, наверное, знаете, в древности ели лежа. Люди возлежали на специальных ложах, левой рукой они опирались на подушку, а правой — вкушали пищу. И вот грешница, известная всему городу, вошла в дом праведника, видимо не менее известного (здесь даже имя его называется — Симон), и, став на колени позади Иисуса, принялась омывать слезами Его ноги. Какой странный поступок! Уже то, что она вошла в дом этого человека, было необыкновенной дерзостью. Фарисей не посмел ее выгнать только по одной причине: здесь присутствовал Господь Иисус Христос. При постороннем человеке, тем более таком уважаемом, Симон не мог вести себя как в обычной ситуации. Да и эта женщина не посмела бы войти в дом фарисея, если бы там не было Господа Иисуса Христа. Она, несомненно, понимала, как к ней могут там отнестись и как к ней вообще относятся все приличные люди. Еще удивительней то, что блудница не просила Спасителя о прощении грехов. Она вообще ни о чем не просила Его и не говорила ни о каких своих телесных или душевных скорбях. Возможно, она чувствовала, что Он и так все знает, или по-человечески предполагала, что кто-нибудь расскажет Ему о том, что она собой представляет. Как бы то ни было, эта женщина не произнесла никаких слов, уместных в данном случае. И вот на протяжении почти двух тысяч лет люди читают евангельское повествование о ней, неизменно удивляясь и умиляясь ее поступку и, конечно же, благости нашего Спасителя.
Ставши при ногу Его созади, плачущися, начат умывати нозе Его слезами. Конечно, женщины более склонны к слезам, чем мужчины, — видимо, по душевной нежности, да и более нежному телесному строению. Но как же все-таки эта грешница должна была плакать, если ее слезами можно было омыть ноги! Это был не просто плач, но потоки слез. И власы главы своея отираше. Слез было столько, что можно было вытирать влагу с ног Спасителя, а чтобы все это сделать, наверняка нужно было опуститься на колени, ведь ложе было довольно-таки низким. И все то, что совершила эта женщина, было необыкновенным дерзновением! Как же объяснить ее поступок? Мы знаем из Евангелия еще один такой случай. Как повествует евангелист Лука, Мария, сестра Лазаря Четверодневного, испытывала необычайную привязанность к Спасителю. Она сидела у ног Господа и не хотела ничего иного делать, как только непрестанно слушать Его. А евангелист Иоанн рассказывает, что вскоре после воскрешения Господом ее брата Мария поступила подобно тому, как поступила эта безымянная женщина. Итак, мы видим, что обе они имели необыкновенно сильную любовь к Господу Иисусу Христу. Разница только в том, что Мария, может быть, совершая такой поступок, испытывала чувство благодарности, а та женщина, имени которой мы не знаем, желала, но не смела попросить о прощении грехов. (Возможно, евангелист Лука не назвал ее имени, потому что не хотел открывать тайну прошлого той, которая была известна в первохристианской общине своей праведностью.) Омывая слезами ноги Спасителя, эта женщина показала глубокое осознание своей греховности. Ее поступок не требовал никаких объяснений, потому что всем было ясно, что она кается. Притом покаяние ее было настолько сильным, что она уже не думала о приличиях, не думала о том, одобрят ее или осудят. Она поступала так, как велели ей чувства. Миро она приготовила заранее, но «приготовить» столь великий плач невозможно: человек не может до такой степени управлять собой. Скорее всего, она собиралась только помазать Господа миром, но, увидев Его, вдруг разрыдалась. Все происходило стихийно и непредвиденно, — конечно, только для нее, а не для всеведущего Бога.
И власы главы своея отираше, и облобызаше нозе Его. Лобзание — это тоже признак любви. Таким действием люди выражают и благородную, братскую любовь, и любовь нечистую. Почему это так, я не могу объяснить. Эта женщина, лобызая ноги Спасителя, тоже выразила любовь. Но в том, что она омывала, вытирала волосами и целовала именно ноги, было, несомненно, некоторое унижение для нее. Чтобы понять это, спросите себя: смогли бы вы сами это сделать? Когда мы читаем об этом в Евангелии, нам кажется, что все обыкновенно, потому что этот эпизод нам давно известен и мы уже привыкли к нему. А если представить, что мы участвуем в нем? Окажется, что для нас такой поступок невозможен. Нам помешали бы так называемые приличия или предрассудки, а на самом деле — гордость и человекоугодие. Но у той женщины ничего этого не было. Только любовь и крайнее смирение. Надо полагать, так происходит не только тогда, когда любовь выражается внешне. Во внутренней жизни истинная любовь к Богу также всегда соединяется с глубочайшим смирением и осознанием своего полного ничтожества.
Грешница лобызала ноги Спасителя — в этом поступке было одновременно и дерзновение и смирение. Смирение делает дерзновение богоугодным, а дерзновение без смирения неуместно и даже может вызвать гнев Божий. Благочестивые люди, прикладываясь к святым иконам, всегда целуют их нижний край. Может быть, мы и не испытываем таких уж глубоких чувств, но все равно у нас считается дерзким целовать лик Господа, Божией Матери или святого. Однако если нельзя целовать лик, изображенный на иконе, то тем более дерзко было бы проявлять такую необыкновенную любовь без смирения. Вспомните: кто дерзнул лобызать Спасителя? Иуда Искариотский! В Гефсиманском саду он подошел ко Господу, облобызал Его и лицемерно сказал: Равви! Равви! (Мк. 14, 45). Спаситель упрекнул его: Лобзанием ли Сына Человеческаго предаеши? (Лк. 22, 48) — то есть обличил его особенную дерзость. Иуда использовал знак любви для предательства. А эта грешница, наоборот, лобызая ноги Господа, показала истинную любовь, потому что истинная любовь неразрывно соединена со смирением. Можно даже сказать, что это одно и то же. Мой духовник, покойный приснопамятный отец Андрей, говорил, что любовь, смирение и простота — это одно и то же. Его спрашиваешь, чем же отличается одно от другого, а он: «Да это одно и то же!» Правда, он не мог этого объяснить, но было видно, что отец Андрей говорит так, исходя из собственного опыта. Он осознавал: эти добродетели соединены настолько неразрывно, что превращаются в одну. Можно сказать, что это разные проявления одного и того же душевного свойства.
И облобызаше нозе Его, и мазаше миром. Только теперь она вспоминает о сосуде с миром, который принесла с собой. Но в этот момент возникает конфликт. Видев же фарисей воззвавый Его, рече в себе (он не посмел сказать это Спасителю, так же как раньше не посмел прогнать эту женщину, потому что чувствовал, что при Господе не может вести себя свободно. — Схиигум. А.), глаголя: Сей аще бы был пророк, ведел бы, кто и какова жена прикасается Ему, яко грешница есть (Лк. 7, 39). По мнению фарисея Симона, Иисус Христос должен был знать, что эта женщина известна во всем городе как развратница, и отнестись к ней соответствующим образом. Чтобы понять Симона, представим себя в этой ситуации. Подошла бы к нам женщина, о которой все знают, что она блудница, а рядом с нами приличные люди, мнением которых мы дорожим. Пожалуй, мы и не заговорили бы с ней. Видимо, фарисей ожидал и от Спасителя подобной реакции, поскольку рассуждал так: если бы Он знал, что она развратница, то не позволил бы ей столь дерзко вести себя — прикасаться к Его ногам, омывать их слезами и так далее, тем более что все это длилось не одно мгновение. Наверное, пока эта женщина плакала и омывала ноги Спасителя, прошло несколько минут, еще столько же, пока вытирала, и столько же, пока лобызала и мазала миром. За это время человек мог понять, что происходит. Пятнадцати-двадцати минут достаточно для того, чтобы отреагировать как нужно — запретить этой женщине так себя вести, а может быть, и выгнать ее вон, так как ей, строго говоря, нельзя было даже присутствовать там. Вообще к женщинам на Востоке было гораздо более строгое отношение, чем к мужчинам. Женщины не осмеливались находиться в обществе мужчин, а тем паче есть с ними за одним столом. У женщин была своя половина в доме, у мужчин — своя. И когда к хозяину дома приходили гости, то женщины могли, в лучшем случае, только прислуживать. А эта грешница повела себя столь дерзко, да еще при постороннем человеке, и Спаситель никак не отреагировал! Значит, Он не угадал, кто она такая, значит, Он не пророк? Симон даже и подумать не мог, что Спаситель может все знать об этой женщине и в то же время относиться к ней не так, как все. И вот Господь открывает ему тайну любви.
И отвещав Иисус рече к нему: Симоне! Имам ти нечто рещи. Он же рече: Учителю, рцы (Лк. 7, 40). Симон повел себя, как бы мы сейчас сказали, культурно. Он не предполагал, что Господь может знать о той мысли, которая только что у него промелькнула. Симон, вероятно, думал, что Спаситель хочет сказать какое-нибудь поучение, например истолковать что-либо из Священного Писания, что особенно ценили иудеи того времени. Спаситель начинает с притчи. Поскольку евреи — народ очень здравомыслящий, практичный (я думаю, не только в наше время, но и тогда они были такими), Спаситель всегда апеллирует именно к их здравому смыслу. Они просто не могли идти против собственного разума и вынуждены были, пусть и нехотя, соглашаться с поучениями Господа. Впрочем, здравомыслие присуще не одним евреям. Человеку вообще свойственно во всех вопросах обращаться к своему житейскому опыту (так как духовного опыта люди в большинстве случаев не имеют). Все мы волей-неволей соглашаемся со словами Спасителя, признавая их разумность. Другое дело, что Его притчи, может быть, были более понятны Его современникам, потому что основывались на реалиях того времени. Некоторые вещи, впрочем, незначительные, второстепенные, с тех пор изменились.
Иисус же рече: два должника беста заимодавцу некоему: един бе должен пятиюсот динарий, другий же пятиюдесят: не имущема же има воздати, обема отда. Который убо ею, рцы, паче возлюбит его? (Лк. 7, 41–42). Ситуация, понятная всем: нормальный человек испытывает бóльшую благодарность, когда ему прощают бóльший долг. Симон признал эту самоочевидную вещь, но ответил осторожно. Отвещав же Симон рече: мню, яко емуже вящше отда (Лк. 7, 43). Вроде бы все ясно, но на всякий случай нужно сказать сдержанно, как будто смиренно: «Наверное, тот, которому более простил». А вдруг Спаситель скажет что-нибудь неожиданное? В таком случае можно будет отступить. Мне кажется, Симон проявил здесь то самое еврейское благоразумие, о котором мы говорили, своего рода житейскую мудрость или даже хитрость. Что же сказал на это Спаситель? Он же рече ему: право судил еси (Лк. 7, 43). Господь подтвердил его решение и, уже обезоружив Симона его собственным ответом, объяснил ему духовный смысл «странного» поступка этой женщины, а также показал истинную цену поведения и самого Симона, и мироносицы, омывшей слезами ноги Спасителя.
И обращься к жене, Симонови рече: видиши ли сию жену? (Лк. 7, 44). Эта женщина все еще стояла сзади Него. Может быть, до этого Спаситель на нее не смотрел, поскольку был обращен лицом к возлежащим за столом, а теперь Он оглянулся и таким образом привлек к ней внимание Симона. Если мы на кого-то или на что-то смотрим, то наш собеседник обращает взгляд в ту же сторону, тем более если разговор переходит на этот предмет. И обращься к жене, Симонови рече: видиши ли сию жену? Внидох в дом твой, воды на нозе Мои не дал еси, сия же слезами облия Ми нозе и власы главы своея отре (Лк. 7, 44). Симон проявил невнимательность. Видимо, он счел, что Спаситель не настолько знатен, чтобы обязательно омыть Ему ноги. Надо сказать, что это был общепринятый обычай на Востоке — омывать ноги уважаемым гостям, тем более что в этом была насущная необходимость. В то время, как правило, носили сандалии. Ноги странников постоянно были в пыли. В Иудее почти всегда жарко и пыльно: это каменистая местность, дожди там бывают редко, и после них земля высыхает мгновенно. Зелень бывает только весной, в течение всего нескольких недель, а потом она иссушается зноем. Поэтому неважно, было это зимой или летом, ноги Спасителя даже после самого краткого пути должны были быть в пыли. Но Симон не счел нужным дать Ему воды на ноги, а эта грешница омыла их собственными слезами. Это не просто красивые слова — «омыла слезами». Она плакала так обильно, что действительно смыла грязь с ног Спасителя, и затем отерла их своими волосами. Лобзания Ми не дал еси, сия же, отнелиже внидох, не преста облобызающи Ми нозе (Лк. 7, 45). Симон не посчитал необходимым показать свою любовь к Господу. Он мог хотя бы ради приличия облобызаться с ним. У христиан, магометан, иудеев принято лобызать друг друга при встрече; русские целуются троекратно; монашеский обычай — целовать в рамена, то есть в плечи. Словом, это обычное приветствие, демонстрирующее любовь. Иногда, к сожалению, мы делаем это без особенного чувства, но Симон не сделал этого вовсе. А женщина лобызала ноги Спасителя не переставая.
Маслом главы Моея не помазал еси, сия же миром помаза Ми нозе. Егоже ради, глаголю ти, отпущаются греси ея мнози, яко возлюби много (Лк. 7, 46–47). Некоторые из нас унывают из-за того, что у них много грехов и страстей, что они недостойны приблизиться к Господу (в частности, и сейчас, во время земной жизни, духовно), что всякое общение с Господом, попытка приблизиться к Нему, скорее, послужат им к осуждению, — молятся ли они Иисусовой молитвой, или причащаются Святых Таин, или понуждают себя к исполнению заповедей. Нам кажется, что Господь не помогает нам, что Он оставил, забыл нас. Мы рассуждаем так же, как рассуждал Симон-фарисей о поведении Спасителя по отношению к блуднице: мол, если бы Господь знал, кто она такая, Он отверг бы ее. Мы думаем, что Господь отвергает нас, потому что знает точно, кто мы такие, знает о нас неизмеримо больше, чем те, кто нас окружает. От этого мы впадаем в уныние и отчаяние. Но вот у нас перед глазами не просто притча, не просто поучение, а нечто, как мне кажется, более убедительное — реальный жизненный случай, имевший место во время пребывания Спасителя на земле. Женщина, которая совершила множество грехов и была известна во всем городе как развратница, получила прощение благодаря своей любви к Спасителю — искренней любви, пренебрегающей человеческим мнением. Она проявила эту любовь так, как ей представлялось нужным, соединив ее с глубоким смирением и покаянием. Конечно, это не значит, что и мы можем поступать произвольно, — так, как нам кажется необходимым. Но если бы мы приобрели именно такую любовь — покаянную, смиренную, то могли бы дерзновенно приступать к Господу и, взирая на пример этой женщины, помня о том, как Спаситель объяснил это событие, нисколько не унывать и надеяться на милость Божию.
Егоже ради, глаголю ти, отпущаются греси ея мнози, яко возлюби много, а емуже мало оставляется, меньше любит (Лк. 7, 47). Видимо, Симон считал себя человеком праведным и думал, что грехов у него немного. Возможно, он замечал за собой лишь некоторые нарушения принципов нравственности, небольшие отступления от Моисеева закона и предания старцев. Поэтому Господь сказал, что ему мало оставляется — ведь он меньше любит, меньше кается. В действительности, между грехами, осуществленными на деле, и грехами, совершенными в мыслях, нет большой разницы. Я не имею в виду, что можно грешить на деле. Я только хотел сказать, что тот, кто грешит внутренне, должен каяться не меньше, чем тот, кто претворяет в жизнь все влечения своих страстей. Возможно, мы не грешим на деле только потому, что боимся наказания, притом вовсе не в вечности, а здесь, на земле, — или от людей в виде осуждения (по закону), или от Бога в виде болезней и иных скорбей. Как говорится в великом каноне Андрея Критского, в уме мы согрешили всеми грехами, в нас живут все страсти. Если бы фарисей Симон относился к себе трезво, то понимал бы, что ему необходимо каяться так же искренне и глубоко, как каялась эта женщина, всем известная развратница. Разница только в том, что его грехов не знал никто, а ее — знали все. Нередко тому, кто согрешил на деле, легче покаяться, потому что он ясно видит свое падение. А когда человек грешит внутренне, то грех для него как бы неосязаем, он не понимает своего греха. Часто бывает, что, покаявшись и отстав от явных, телесных грехов, он перестает видеть грехи, которые совершаются его душой, — и теряет покаяние.
Рече же ей: отпущаются тебе греси. И начаша возлежащии с Ним глаголати в себе: кто Сей есть, Иже и грехи отпущает? Рече же к жене: вера твоя спасе тя, иди в мире (Лк. 7, 48–50). Присутствующие стали мысленно упрекать Спасителя, но Он на сей раз даже не пожелал им ответить, а обращался только к этой женщине. Он понимал, точнее сказать знал как Всеведущий, что она только что почувствовала мгновенное очищение от всего, что угнетало ее и заставляло столь обильно плакать. Поэтому Он просто успокаивал ее, чтобы она не обращала внимания на неприязнь к ней присутствующих. Рече же к жене: вера твоя спасе тя, иди в мире — «Ты чувствуешь, что с тобой произошло. Ты знаешь, что тебя спасла вера, проявившаяся в твоем необыкновенном поступке. Иди в мире, будь спокойна, не смущайся от того, как к тебе относятся невежественные, бездуховные люди».
Евангелие ничего не говорит о том, что было с этой женщиной дальше. Но конечно, она погрузилась в глубочайший благодатный мир и покой и совершенно исцелилась от своей страстности — не только от греха блуда, но, думается, и от уныния. Некоторые спрашивают: как избавиться от уныния, как избавиться от отчаяния? Вот как: любовью! Конечно, мы не можем буквально проявить свою любовь так, как проявила ее эта женщина, потому что Господь сейчас далек от нас. Как говорит апостол Павел, мы уже не знаем Его по плоти (см. 2 Кор. 5, 16), плотью Своей Пречистой Он находится на Небесах одесную Бога Отца. Но духовно мы можем поступить точно так же. Мы можем приблизиться к Богу умом, можем смиренно плакать. Можем собственными волосами отереть Его ноги, то есть признать себя едва-едва достойными прикоснуться к Нему. Мы можем лобызать ноги Господа, то есть проявить смиренную любовь к Нему. Мы можем помазать их миром, отдать Ему самое лучшее, самое благоухающее, что есть в человеческой душе, — добродетель. А главнейшая добродетель, или, как говорит Иоанн Лествичник, мать всех добродетелей, — это молитва.
Я хочу привести еще один пример любви к Богу. Он сильно отличается от предыдущего. Только что мы видели кающуюся грешницу, а теперь поговорим о великом праведнике (который сам почитал себя грешником) — об апостоле Петре. Интересно, что и тот и другой случай описывает евангелист Лука. Вот как он рассказывает об окончательном призвании апостола Петра и о том, какое тот имел покаянное, смиренное мнение о себе: Бысть же належащу Ему народу, да быша слышали слово Божие, и той бе стоя при езере Геннисаретсте; и виде два корабля стояща при езере; рыбарие же отшедше от нею, измываху мрежи. Влез же в един от кораблю, иже бе Симонов, моли его от земли отступити мало, и сед учаше из корабля народы. Якоже преста глаголя, рече к Симону: поступи во глубину, и вверзите мрежи ваша в ловитву. И отвещав Симон рече Ему: Наставниче, об нощь всю труждшеся, ничесоже яхом; по глаголу же Твоему ввергу мрежу (Лк. 5, 1–5). Если мы внимательно читаем евангелистов, то знаем из Евангелия от Иоанна, что к этому моменту Петр уже был призван Господом. Но он не считал для себя обязательным постоянно следовать за Ним. Он признавал себя учеником Иисуса Христа, но при этом, видимо, занимался своими обычными делами и лишь время от времени посещал собрания, где учил Господь (как известно, Он начал свою проповедь с Галилеи — родины апостола Петра). Как опытный рыбак, Петр знал, что если ночью не удалось поймать рыбу, то утром это тем более невозможно. Но все же сказал: По слову Твоему закину сеть. В описанном эпизоде он проявил послушание исключительно из уважения к Спасителю. А мы часто кажемся себе очень умными и всегда стараемся доказать, что наша точка зрения единственно правильная и иначе поступить никак нельзя. И се сотворше, яша множество рыб много: протерзашеся же мрежа их. И помануша причастником, иже беху во друзем корабли, да пришедше помогут им: и приидоша, и исполниша оба корабля, яко погружатися има (Лк. 5, 6–7). Вот результат послушания, которое, конечно, было основано на любви. Апостол Петр смиренно послушался Спасителя вопреки здравому смыслу, потому что испытывал к Нему глубокое уважение и сердечное влечение.
Видев же Симон Петр, припаде к коленома Иисусовома, глаголя: изыди от мене, яко муж грешен есмь, Господи (Лк. 5, 8). Обратите внимание: здесь приблизительно так же, как в предыдущем примере (хотя, может быть, не столь ярко и впечатляюще) обнаружилась любовь, соединенная со смирением. Петр припал к коленям Господа и, наверное, обнял их, но в то же время сказал: Выйди от меня, ибо я человек грешный. С точки зрения здравого смысла, это должно было выглядеть странно. Но в этом поступке, несомненно, есть глубокая, истинно духовная логика. Петр обнимает ноги Господа и говорит: Выйди от меня, потому что осознает свое недостоинство и одновременно не хочет расставаться с таким великим чудотворцем. Понимал ли он в тот момент, что перед ним Сын Божий, или думал, что это пророк, посланник Бога? Несомненно одно: он испытал к Нему глубочайшую любовь. Притом, в отличие от Симона фарисея, Симон Петр почитал себя грешником. Именно за эту смиренную покаянную любовь Петр сподобился призвания к апостольству.
Ужас бо одержаше его и вся сущия с ним о ловитве рыб, яже яша: такожде же Иакова и Иоанна, сына Зеведеова, яже беста обещника Симонови. И рече к Симону Иисус: не бойся, отселе будеши человеки ловя (Лк. 5, 9–10). Господь умиротворил Симона так же, как и ту женщину. И тогда, бросив свои сети и лодку и нисколько не заботясь о том, что будет с богатым уловом, апостол Петр проявил необыкновенную решимость и последовал за Спасителем. Вспомним для сравнения призвание Елисея пророком Илией. Елисей тоже проявил самоотречение, но перед тем как уйти, он порубил свои плуги, изжарил волов и накормил людей, которые с ним работали. А ученики Спасителя оставили рыбу в сетях. Следует учитывать такую психологическую деталь: человеку, привыкшему добросовестно исполнять свою работу, невозможно оставить ее недоделанной. А Петр, судя по некоторым его выражениям, был опытный рыбак. Об этом говорят и евангелист Лука, и евангелист Иоанн. Помните, с чего начинается повествование о том, как Господь после воскресения явился ученикам на озере Тивериадском? Апостол Петр говорит своим друзьям: Иду рыбу ловить (см. Ин. 21, 3), то есть для него это был самый простой способ добыть пищу. В Евангелии от Луки Петр тоже выказывает свой опыт: «Мы целую ночь ловили, значит, утром ничего не поймаем». И вдруг этот опытный рыбак бросает только что пойманную рыбу и уходит! Это признак того, что человек не хочет даже на мгновение задерживаться среди мира и спешит последовать за вожделенным, любимым или, как говорится в акафисте, прелюбезным Господом.
В Евангелии есть еще одно повествование о ловле рыбы. В этом примере уже откровенно говорится о любви к Богу. И вновь мы видим, что любовь очищает от самых тяжких грехопадений, в том числе от греха отречения от Господа. Апостол Петр предстает перед нами как образец покаяния. Он был апостолом, пал и вновь стал апостолом благодаря покаянной любви. Поэтому у нас нет никакой причины для уныния: любовь может сделать нас благодатными и духовными даже после самых страшных падений. У нас есть пример не только апостола Петра, но и других людей, сначала впавших в грехи, а затем ставших праведниками: и Марии Египетской, и Марии, племянницы преподобного Авраамия Затворника, и многих других. Сейчас мы прочитаем отрывок из Евангелия о том, как Спаситель по воскресении явился ученикам на озере Тивериадском. Это повествование кажется мне не просто любопытным, но даже захватывающим. В Евангелии несколько раз повествуется о призвании и уверении апостола Петра и его друзей через ловлю рыбы. Людям, не разбиравшимся в рыболовстве, эти чудеса казались чем-то обычным. Ну не поймали рыбы ночью, а утром поймали много, что же тут такого? Но рыбаки-то понимали, что произошло чудо! Мне это всегда представлялось умилительным, в особенности в том эпизоде, о котором мы сейчас прочитаем.
Посем явися паки Иисус учеником Своим, востав от мертвых на мори Тивериадстем. Явися же сице: бяху вкупе Симон Петр, и Фома нарицаемый Близнец, и Нафанаил, иже бе от Каны Галилейския, и сына Зеведеова, и ина от ученик Его два. Глагола им Симон Петр: иду рыбы ловити (Ин. 21, 1–3). Католики считают Петра князем апостолов, но здесь мы видим, что он был человек простой и не ставил себя выше других. Петр никому не приказывал, а просто сказал: «Иду ловить рыбу». Другие апостолы выразили желание пойти с ним. Глаголаша ему: идем и мы с тобою. Изыдоша же и вседоша абие в корабль, и в ту нощь не яша ничесоже (Ин. 21, 3). За целую ночь они ничего не смогли поймать, — конечно, это было промыслительно, чтобы произошло чудо уверения их в воскресении Спасителя. Утру же бывшу, ста Иисус при брезе; не познаша же ученицы, яко Иисус есть. Глагола же им Иисус: дети! еда что снедно имате? Отвещаше Ему: ни (Ин. 21, 4–5). Они были простыми добрыми людьми и, увидев незнакомца, подумали, что он просит у них есть. Подать же они ему ничего не могли, поэтому так и сказали: «Ничего нет». Вероятно, апостолы и сами были очень голодны, а потому и отправились на рыбную ловлю: другого способа зарабатывать на жизнь они не знали. Возможно, они собирались потом продать рыбу и купить другие продукты. Он же рече им: вверзите мрежу о десную страну корабля и обрящете (Ин. 21, 6). Как люди простые и потому склонные к послушанию, апостолы сделали так, как им сказал «незнакомец».
Ввергоша же и ктому не можаху привлещи ея от множества рыб. Глагола же ученик той, егоже любляше Иисус, Петрови: Господь есть (Ин. 21, 6–7). Апостол Иоанн Богослов, о котором здесь идет речь, был очень чутким, догадливым и сразу понял, что это Господь. Видимо, он вспомнил ту первую рыбную ловлю, благодаря которой их уловили на апостольское служение (как мы только что читали, он был одним из обещников, то есть товарищей, Симона, трудившихся вместе с ним). Глагола же ученик той, егоже любляше Иисус, Петрови: Господь есть. Как мы знаем из Евангелий от Луки и от Иоанна, апостолы Петр и Иоанн были друзьями. Именно их Спаситель послал приготовить пасхальную вечерю. Затем на Тайной вечери, когда Господь сказал, что один из учеников предаст Его, апостол Петр жестом показал апостолу Иоанну, чтобы тот спросил у Спасителя, кто предатель. И Спаситель, омочив кусок хлеба, протянул его Иуде и тем самым дал знак, который, конечно, в тот момент поняли только эти двое друзей — Петр и Иоанн. Дочитав повествование, которое мы с вами сейчас разбираем, мы увидим, что апостол Петр заботился об Иоанне. Когда Спаситель сказал апостолу Петру: Иди вслед за Мною, тот оглянулся на апостола Иоанна и спросил: А он что? (см. Ин. 21, 19–21). Некоторые думают, видимо судя по себе, что здесь проявилась некая ревность (честно говоря, и я раньше так думал): мол, зачем он за нами идет, не позволяй ему. В действительности апостол Петр заботился о друге и будто спрашивал: «Почему Ты меня позвал, а его — нет? Пусть он идет с нами».
И вот во время чудесного лова рыбы на море Тивериадском апостол Иоанн говорит своему близкому другу: Это Господь. И апостол Петр тут же со свойственной ему горячностью, из-за которой он нередко совершал необдуманные и неуместные поступки, проявляет свою любовь к Господу. Симон же Петр слышав, яко Господь есть, епендитом препоясася, бе бо наг, и ввержеся в море (Ин. 21, 7). Он не смог утерпеть, ожидая, пока лодка дотащит рыбу, а потому, едва прикрыв свою наготу, бросился в море и поплыл к Господу. (Между прочим, из этого можно сделать интересный вывод относительно другого евангельского эпизода. Мы видим, что апостол Петр умел плавать, но когда он однажды пошел к Спасителю по воде, то, как рассказывает нам евангелист Матфей, испугался и стал тонуть. Стало быть, случившаяся тогда буря была настолько сильной, что удержаться на поверхности не мог даже человек, который умел плавать).
А друзии ученицы кораблецем приидоша, не беша бо далече от земли, но яко две сте лактей, влекуще мрежу рыб (Ин. 21, 8). Они поступили более благоразумно и приплыли на лодке, тем более что нужно было доставить улов на берег: кто-то сидел на веслах, кто-то тянул сеть. Но когда они вытащили лодку, то увидели необыкновенную картину. Егда убо излезоша на землю, видеша огнь лежащь и рыбу на нем лежащу и хлеб (Ин. 21, 9). Кто разжег огонь? Откуда взялись эти рыба и хлеб? Ведь только что было сказано, что никто не имел ничего съестного. Апостол ли Петр приготовил трапезу или Сам Спаситель чудесным образом, неизвестно. Апостол Иоанн рассказывает только о том, что он видел: они тащили рыбу, а когда вышли на берег, оказалось, что рыба уже есть и костер разведен. Значит, эта чудесная ловля была нужна не для того, чтобы их накормить, а опять-таки для того, чтобы их уверить. Уверить в том, что Господь не оставил их и печется о них. Как раньше Он призвал апостолов, несмотря на их грехи, так и сейчас призывает, причем тем же способом, Он показал, что любовь Его не изменилась, несмотря на отречение Петра и малодушие прочих учеников. Господь внушил им надежду на то, что через покаяние, выражающееся в любви, они получат прощение своих преткновений.
И глагола им Иисус: принесите от рыб, яже ясте ныне (Ин. 21, 10). Для чего это было нужно, ведь рыба уже была на костре? Теперь уже апостол Иоанн Богослов проявляет свой, как сказали бы мы сегодня, профессионализм и сообщает подробность, для нас непонятную, но для рыбаков бывшую дополнительным доказательством необыкновенности чуда. Влез же Симон Петр, извлече мрежу на землю, полну великих рыб сто и пятьдесят и три: и толико сущим не проторжеся мрежа (Ин. 21, 11). Сеть должна была порваться от такого огромного количества крупной рыбы, но этого не произошло: рыба сама устремлялась к берегу. Глагола им Иисус: приидите, обедуйте. Ни един же смеяше от ученик истязати Его: Ты кто еси? ведяще, яко Господь есть. Прииде же Иисус, и прият хлеб и даде им, и рыбу такожде (Ин. 21, 12–13). Такой была необыкновенная трапеза на берегу Тивериадского озера: огромные рыбы бились в сетях, чудесным образом на костре появились рыба и хлеб. И рядом с апостолами был их возлюбленный Учитель, восставший из мертвых, вернувшийся после страданий, смерти, погребения, после, казалось, непоправимой катастрофы, глубочайшего мрака и полной безысходности. Повествование об этом исключительном событии содержит описание бытовых подробностей, в которых проявилась необыкновенная доброта Спасителя. Как Он обратился к ним, спрашивая о том, есть ли у них еда? — Дети! Никакого упрека, никакого намека на их недостойное поведение во время Его страданий и того страшного искушения, которое Он пережил. Только доброта и ласковость. Этим Он показал, что их любовь к Нему может восставить их в прежнем апостольском достоинстве и вновь сделать ревностнейшими Его учениками.
Cе уже третие явися Иисус учеником Своим, востав от мертвых. Егда же обедоваше, глагола Симону Петру Иисус: Симоне Ионин, любиши ли Мя паче сих? (Ин. 21, 14–15). Здесь можно увидеть некий намек на упрек. Но в церковной традиции существует иное мнение, принадлежащее святым отцам, которые, безусловно, лучше нас понимали Священное Писание: апостол Петр действительно больше всех любил Спасителя. Иоанн Богослов был больше всех любим Им, а апостол Иаков был самым ревностным Его учеником. Поэтому именно их троих Спаситель сделал свидетелями Своего преображения на Фаворе и Своего Божественного истощания — Гефсиманской молитвы. Только им троим Он позволил следовать за Собою, когда вошел в дом Иаира и воскресил его дочь.
И вот Спаситель спрашивает апостола Петра: Любишь ли ты Меня больше, нежели они? Апостол Петр отвечает со свойственной ему простотой, не думая о том, что, может быть, другим это будет досадно. Впрочем, я думаю, все ученики после своего падения очень смирились и никто уже не завидовал друг другу и не обижался друг на друга, как это было раньше, когда они спорили, кто из них лучше и ближе к Спасителю. Во всяком случае, никакого возражения со стороны других учеников не последовало. Может быть, Спаситель обратился к апостолу Петру, потому что знал, что он один, как наиболее мужественный, сможет выдержать это троекратное вопрошение. Остальные же, внимая их разговору, внутренне соглашались с ответом апостола Петра и так же, внутренне, каялись. Так опытный наставник обращается не к тому, кто в действительности виноват, но к тому, кто способен выслушать упрек, а рядом стоящий понимает, что на самом деле это относится к нему. В данном случае Петр был виноват, наверное, больше других, но слова: Любиши ли Мя? —относились и ко всем прочим. Все ученики, кроме апостола Иоанна Богослова, проявили малодушие: они не смогли даже бодрствовать со Спасителем во время Гефсиманский молитвы и оставили Его одного после ареста, хотя до этого обещали пойти с Ним и в темницу, и на смерть.
Глагола Ему: ей, Господи, Ты веси, яко люблю Тя (Ин. 21, 15). Апостол Петр не говорит: «Да, Господи, я люблю Тебя больше, чем они». Он только подтверждает: Ты знаешь, что я Тебя люблю. Он не приводит никаких доводов и доказательств. Да ему и нечем доказать свою любовь, после того как он трижды отрекся. Он испытывает сильное искреннее чувство и знает, что Господу известно все, поэтому просто отвечает: «Да». Глагола ему: паси агнцы Моя (Ин. 21, 15). Господь призывает его к прежнему пастырскому служению. Глагола ему паки второе: Симоне Ионин! Любиши ли Мя?Глагола Ему: ей, Господи! Ты веси, яко люблю Тя. Глагола ему: паси овцы Моя (Ин. 21, 16). Я не берусь толковать, в чем здесь состоит разница между словами «агнцы» и «овцы», да это и не относится к теме нашей беседы. Важно то, что Спаситель вновь обратился к апостолу Петру, а тот и после второго вопрошения еще не почувствовал, что это был не просто вопрос. Но когда Господь спросил о том же в третий раз, Петр понял, что это намек на его троекратное отречение, и стал скорбеть. Глагола ему третие: Симоне Ионин! любиши ли Мя? оскорбе же Петр, яко рече Ему третие: любиши ли Мя? — и глагола Ему: Господи, Ты вся веси; Ты веси, яко люблю Тя (Ин. 21, 17). Апостол Петр опечалился, потому что почувствовал, как ему показалось, недоверие Господа. В то же время, заглянув внутрь себя, он увидел, что любовь в нем живет, несмотря на то что он пал. Поэтому, хотя и со скорбью, апостол Петр сказал: Господи,Ты вся веси. Вот его единственный довод: «Ты знаешь все, и поэтому Ты должен знать, что я люблю Тебя». Глагола ему Иисус: паси овцы моя; аминь, аминь глаголю тебе: егда был еси юн, поясался еси сам и ходил еси, аможе хотел еси. Егда же состареешися, воздежеши руце твои, и ин тя пояшет и ведет, аможе не хощеши. Сие же рече, назнаменуя, коею смертию прославит Бога. И сия рек, глагола ему: иди по Мне (Ин. 21, 17–19). Господь вновь призывает апостола Петра следовать за Собой и вновь, как во время первого призвания, привлекает его к Себе через покаяние. В чем выразилось покаяние на этот раз? В троекратном подтверждении апостола Петра, что он любит Спасителя. Любовь восставила его, трижды отрекшегося.
Тот, кто имеет любовь к Господу или стремится стяжать ее, покрывает этим свои самые тяжкие грехи. Что может быть страшнее таких грехов, как разврат той женщины, которая омыла слезами ноги Спасителя, и троекратное клятвенное отречение, совершенное апостолом Петром? Апостол Петр, кстати, тоже плакал о своем грехе и каялся, хотя это было раньше, чем он трижды подтвердил, что любит Спасителя. Но, тем не менее, он каялся. Покаянная любовь (не просто покаяние и не просто любовь, а покаянная, смиренная любовь) возвращает людям богоподобное достоинство, восставляет в них образ Божий. Поэтому никто не имеет права унывать. В Евангелии даже нет слова «уныние», зато есть примеры, которые показывают, что от самого повода для этой страсти избавляет любовь к Господу. Блудница прощена, в ее душе водворился мир. Отрекшийся ученик восстановлен в апостольском достоинстве. Это не притчи и не поучения, это жизнь. Кто после этого посмеет унывать? Кто дерзнет идти против Евангелия и богохульно утверждать, что он один есть исключение и что благость Божия не может его объять и очистить, умиротворить и спасти? Пусть никто не дерзает так не только говорить, но и думать.
А что такое любовь? Вы знаете святоотеческое изречение о том, что молитва есть любовь Божия. Когда мы понуждаем себя к непрестанной Иисусовой молитве, то самым прямым и последовательным образом стремимся приобрести любовь к Господу Иисусу Христу — такую, какую испытывали эта женщина, известная всему городу как блудница, и отрекшийся Петр, день и ночь чувствовавший свой позор. Они любили Бога именно такой любовью, сконцентрировавшейся на личности Господа Иисуса Христа. Поэтому Иисусова молитва в духовном отношении — тот же самый поступок, что и плач блудницы, что и исповедание любви апостола Петра. У грешницы любовь проявилась безмолвно, — когда она лобызала ноги Спасителя, омывала их слезами, отирала волосами и мазала миром. Апостол Петр сказал простую фразу, почти равную по бесхитростности безмолвию этой женщины: Да, Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя. Но больше ничего и не было нужно. Ни слов, убеждающих в силе и правдивости любви, никаких витиеватых рассуждений. Пусть тот, кто поддается унынию — серьезный ли у него для этого повод или ничтожный, — всегда вспоминает,как Господь Иисус Христос любит всякого человека, даже самого падшего, и с каким благородством Он принимает кающихся, ни в чем их не упрекая и даже не намекая на их падение. Будем же с надеждой стремиться приобрести ту добродетель, через которую спаслись апостол Петр и эта безымянная женщина!
* Беседа в Свято-Игнатьевском скиту Ново-Тихвинского женского монастыря, 1 апреля 2002 года.