Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 3. О любви к ближнему и о том, что мешает исполнению этой заповеди

О любви к ближнему и о том, что мешает исполнению этой заповеди[*]

В прошлой беседе мы рассуждали о любви к Богу и ближнему, основываясь на разговоре Спасителя с книжником, спросившим Его о первейшей заповеди. Постоянно помнить о заповедях Господних, о которых говорится в Евангелии, руководствоваться ими на всяком месте обязан каждый христианин. В особенности это касается монашествующих, которые, по словам Иоанна Лествичника, должны всегда думать об одном только Евангелии. Исполнение заповедей иногда дается с большим трудом, понуждением себя, тяжелой борьбой: страсти восстают, и сердце противится любви к Богу и ближнему. Но мы должны победить себя в этом — такова цель христианской жизни. Апостол Павел называет любовь совокупностью всех совершенств. В прошлой беседе я говорил о том, что Бога необходимо любить всем сердцем. Но, к сожалению, от любви к Богу и ближнему нас отвлекают всякие мелочи. Даже самые ничтожные предметы занимают иногда в нашем сердце больше места и влекут нас к себе сильнее, чем Всесовершенное Существо, Каким является Господь Бог. Сегодня мы поговорим о том, что препятствует любви к ближнему и, в особенности, о том, что препятствует любви к Богу, — то есть рассмотрим, что мешает нам быть истинными монахами. А монах — это тот, кто стремится исполнять Евангелие бескомпромиссно, невзирая ни на какие препятствия — не только реальные, но и потенциальные.

Всяк убо иже исповесть Мя пред человеки, исповем его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех: а иже отвержется Мене пред человеки, отвергуся его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех. Не мните, яко приидох воврещи мир на землю: не приидох воврещи мир, но меч (Мф. 10, 32–34). Эти слова важны для нас особенно. Стремясь исполнить заповедь о любви, мы предполагаем, что отовсюду встретим благодарность и даже похвалу, а на самом деле часто сталкиваемся с противоположным. Если любовь к ближнему (по крайней мере, во внешних ее проявлениях) иногда находит одобрение, то любовь к Богу, как правило, остается непонятой: она «отвлекает» нас от ненужных, суетных вещей и человекоугодия, и это вызывает раздражение у людей, которые рассчитывали на общение с нами и нашу помощь (а в действительности, может быть, на соучастие в греховном времяпрепровождении). Не мните, яко приидох воврещи мир на землю: не приидох воврещи мир, но меч.Проповедь Евангелия водворяет между людьми не мир, но разделение — это не значит, что Господь проповедовал насилие; он не призывал обращать к вере при помощи насилия подобно тому, как это впоследствии делали Магомет и его последователи. Просто сама любовь человека к Богу и отречение ради нее от всего суетного и тем паче греховного часто вызывает у окружающих раздражение и ненависть — вот что подразумевается под словом «меч».

Как странно: Господь Иисус Христос говорит о том, что мы должны любить врагов, и в то же время утверждает, что враги человеку — домашние его (Мф. 10, 36). То есть мы должны любить тех, кто настроен к нам враждебно, и почитать врагами тех, кто нас вроде бы любит, но своей человеческой, земной привязанностью удерживает от истинной евангельской любви. Кто из нас хочет исполнить это? Кто может вместить эту истину? Да, любовь и уважение к родным — это добродетель, но только до тех пор, пока привязанность к родственникам не начинает препятствовать человеку любить Бога.

Мы должны быть готовы отречься не только от любви к родственникам, если она в каких-то своих проявлениях препятствует исполнять Евангелие, но и от разнообразных земных удовольствий и вообще от желания жить спокойно. Иже не приимет креста своего, — говорит Господь, — и вслед Мене грядет, несть Мене достоин (Мф. 10, 38). Нам нужно отказаться от всяких мечтаний и предположений о том, что благодаря своей праведности и жизни по Евангелию мы удостоимся какого-то почета, похвалы, награды и тому подобного. Мы должны понимать, что нас ждет крест, должны быть готовы к страданиям ради Господа. Обретый душу свою погубит ю: а иже погубит душу свою Мене ради, обрящет ю (Мф. 10, 39). Если мы стремимся оградить душу свою, то есть жизнь, от всех скорбей и неприятностей и обрести ее для земного покоя и счастья, то мы губим ее для вечности. Но если мы исторгнем из нашей жизни все, что мешает нам любить Господа, если откажемся от этого и внешне, и в душе своей (так как слова Спасителя относятся более к внутреннему состоянию человека как источнику его внешней деятельности), если мы ради Христа погубим свою индивидуальность, все желания, расходящиеся с волей Божией, — то мы обрящем душу свою. Мы приобретем ее для вечности, а здесь, на земле, — для бесстрастной, святой, богоугодной жизни.

Мы должны помнить замечательное изречение Спасителя: Врази человеку домашнии его. Осознавать это особенно важно для монашествующих. На всякий случай замечу, что мы враждуем с домашними и тогда, когда они желают нам добра, наставляют к добродетельной жизни, а мы, наоборот, стремимся к греховной свободе. Но здесь, понятно, речь идет не об этом. Домашние становятся нам врагами, когда препятствуют бескомпромиссно исполнять волю Божию и любить Господа Бога всем сердцем, всей душой, всем умом, всей крепостью (см. Мк. 12, 30). Когда они не позволяют нам видеть в Боге единого истинного Господина нашего, Которому мы должны служить. Наконец, когда они противятся тому, чтобы мы любили ближнего не менее, чем самих себя. Мы должны понимать, что иногда вражда приносит больше пользы, чем неуместная привязанность. Как любовь порой превращается во вражду, так и вражда может обернуться добром, если помогает человеку спасать свою душу. Люди, настроенные по отношению к нам неприязненно, лишающие нас земных преимуществ и удовольствий, делают нам добро. А те, кто из искренней любви (не разумной, не христианской) привлекают нас к чему-то земному, к тому, чтобы мы жили так называемой обычной жизнью, — становятся нашими врагами. Стремящиеся к монашеской жизни поступают мудро, заранее отрекаясь от всего, что может воспрепятствовать (и что в подавляющем большинстве случаев действительно препятствует) исполнению основополагающих заповедей о любви к Богу и ближнему, на которых, как сказал Спаситель, висят весь закон и пророцы (см. Мф. 22, 40). Мы расторгаем связи с нашими близкими, которые мешают нам любить Бога и ближнего, и отвергаем то, что в будущем может еще в большей степени связать нас (об этом говорит и само слово «связи»). Мы отказываемся от брака, семьи, привязанности к детям (которая особенно сильно действует в женщинах: мало кто из них может переступить через этот порог). Как правило, все это подобно оковам, мешающим человеку свободно служить Богу, а потому отказаться от них благоразумно именно в свете евангельского изречения: Врази человеку домашнии его.

В ином месте Господь говорит еще более резко. И если люди более или менее понимают евангельскую заповедь о любви (вообще, Евангелие отождествляют с учением о любви; можно сказать, христианство и любовь — это синонимы), то о том, что Господь учил также и ненависти, они забывают. Между тем ненависть — оборотная сторона любви. В жизни всегда бывает только так: если я кого-то люблю, значит, я должен от чего-то отказаться. Скажем, человек, вступающий в брак, отвергает всех людей, кроме одного. А если он этого не делает, то можно предположить, что настоящей любви у него нет. Это необъяснимо, но такова природа человека.

Всем знакомо чувство ревности, если не из личного опыта, то, по крайней мере, из наблюдений за другими людьми: оно есть признак любви, ее проявление. Если я кого-то люблю, то мне неприятно, когда он обращает внимание на другого. Человеческая ревность — это своего рода зависть: почему любовь этого человека не направлена только на меня? Однако еще в Ветхом Завете сказано: Аз бо есмь Господь Бог твой, Бог ревнитель (Исх. 20, 5). Ревнитель в том смысле, что Он требует любви только к Себе, — конечно, не потому, что Господь на самом деле ревнует. Как говорят святые отцы, мы приписываем Богу человеческие чувства и переживания и говорим о Нем с точки зрения человеческих отношений, чтобы хоть как-то представить себе неизъяснимое Божественное действие. Тайны бытия Божия сокрыты от нас по причине их необыкновенной высоты и непостижимости, а также по причине нашего весьма скромного духовного опыта: о том, чего мы не пережили непосредственно, мы можем судить, руководствуясь только книжными примерами и земными, обыденными образами. Поэтому Священное Писание изображает Бога ревнующим из-за того, что люди любят не только Его. На самом деле любовь к Богу необходима не Ему, а нам. Если мы откажемся от всего постороннего, отвлекающего нас и станем на этот спасительный путь, то душа наша начнет преображаться по образу Божию. Устремляясь к Нему единому (ведь любящий думает только о том, кого любит) и вступая с Ним в общение, мы заимствуем от Господа Его свойства. Что такое добродетели, как не подобия Божественных свойств? В особенности таким подобием является добродетель любви. Поэтому Господь учит нас, чтобы мы никого не любили больше, чем Бога, и ненавидели тех, кто препятствует нашей любви к Нему. Мы должны любить врагов наших и вообще всех людей, так как они не мешают нам любить Бога. Но к людям, возбуждающим в нас пристрастие, мы должны относиться с чрезвычайной осторожностью и контролировать себя, чтобы не полюбить их больше, чем своего Творца. Мы должны даже ненавидеть этих людей, если они препятствуют нам стяжать величайшую добродетель — любовь к Господу.

Идяху же с Ним народи мнози: и обращься рече к ним: аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего и матерь, и жену и чад, и братию и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик (Лк. 14, 25–26). Многие как будто идут за Господом, многие считают себя искренне верующими людьми. Но немногие понимают, что нельзя быть учениками Спасителя только теоретически, нельзя научиться жить по-евангельски, ни от чего не отрекшись и не воспитав в себе чувства ненависти к родным. Это не значит, что мы должны желать зла своим родственникам. Но мы должны возненавидеть в них всё то, что может привлечь нас к обычному человеческому, земному, суетному образу жизни. А поскольку в большинстве случаев родственники желают друг другу добра именно в земном смысле, то Спаситель говорит, что нужно возненавидеть отца своего и матерь, и жену и чад, как бы обобщая отношение к ним, пренебрегая тем, что существуют такие родители и такие родственники, которые, наоборот, вдохновляют нас на спасительные дела. Обратите внимание: и жену и чад. Человеку, имеющему семью, очень трудно возненавидеть своих жену (или мужа) и детей так, чтобы отречься от них и свободно устремиться к единому Богу. Привязанность к семье препятствует нам любить не только Бога, но и ближних. Когда есть выбор, кому сделать добро, мы, конечно, в первую очередь думаем о своих родных, а другими людьми пренебрегаем — их для нас будто не существует. Семейному человеку гораздо труднее жить по Евангелию, поэтому, если мы в настоящий момент свободны, почему бы нам заранее не отказаться от того, что впоследствии мы вряд ли сможем покинуть? Да, мы знаем, что были мученики, которые отвергли свою семью и пренебрегли своими родственниками ради исполнения христианского долга: они отдали жизнь, несмотря на то что их родные остались, скажем, без кормильца, без защиты и помощи (известно, что некоторые женщины, идя на муки, оставляли сиротами своих грудных младенцев), — но таких людей было совсем немного. Большей частью мы видим, что суета отвлекает человека от мысли о Боге. Апостол Павел говорит, что тот, кто женится или выходит замуж, думает о том, как угодить жене или мужу, а одинокий человек думает о том, как угодить Богу. Поэтому монашеский образ жизни можно считать наиболее предусмотрительным, мудрым, здравым и не то чтобы единственно спасительным, но гораздо более легким, хоть это и кажется странным. Конечно, человеку, избравшему одиночество, живется труднее в том смысле, что у него больше искушений, скорбей, внутренней брани. Но зато исполнять евангельские заповеди монашествующим намного легче: им ничто не препятствует, они свободны, не связаны ни мирскими заботами, ни семейными узами. Иоанн Лествичник говорит, что тот, кто занят мирскими делами, похож на человека со связанными руками, а тот, кто еще и в браке состоит, связан по рукам и ногам.

Аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего и матерь, и жену и чад, и братию и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик. Обратите внимание на слова: Еще же и душу свою. Вот что препятствует нам любить Бога — наша душа. Мы должны не только быть готовы погубить душу свою ради Христа, но и постоянно ненавидеть в ней всё так называемое индивидуальное, всё устремляющееся к исполнению своей воли наперекор Евангелию. Если мы не стяжаем ненависти к своей душе, постоянного осторожного и строгого отношения к себе, то многократно будем нарушать заповедь об отречении от мира. Мы любим различные удовольствия, как грубые, чувственные, греховные, так и сравнительно невинные, как будто дозволенные Церковью (скажем, мечты о семейном счастье). Кто-то стремится к удовольствиям, связанным со своим любимым ремеслом, кого-то влечет искусство. Все это говорит о том, что мы любим свою душу. Мы желаем ей счастья, утешения (конечно, человек не может жить вообще без всякого утешения, но одно дело — утешаться общением с Богом, наслаждаться созерцанием славы Божией в своей душе и предвкушать блага будущей жизни, и совсем другое — устремляться к земным удовольствиям). Даже любя своих родственников, мы любим в них самих себя. Наша любовь ограничивается всего несколькими людьми. Любить же бесчисленное множество тех, кто нас окружает и кто ничем не хуже наших родственников, у нас не хватает духу. Мы не испытываем к ним такого же влечения, такого же расположения, как к своим родным, и этим обнаруживаем, что наша любовь к родственникам — это на самом деле себялюбие. И когда мы думаем о создании семьи — это тоже никакая не любовь: как можно любить того, кто еще не существует? Многие девушки говорят: «Ой, я так люблю детей!» А каких детей ты любишь, если их еще нет? А вдруг твои дети будут извергами? Получается, что эти девушки любят не детей, а самих себя. Конечно, стремление стать матерью заложено в природе женщины, но христианин должен быть выше природы.

И иже не носит креста своего и вслед Мене грядет, не может Мой быти ученик (Лк. 14, 27). Когда мы говорим о крестоношении, то обычно подразумеваем страдание за веру Христову. Но под этим нужно понимать и готовность следовать за Христом, претерпеть скорби ради Него, пострадать ради исполнения Его заповедей. Именно такой подход лежит в основе нашего монашеского образа жизни (конечно, если мы проходим его как должно). Мы отказались в принципе от всех земных радостей, кроме тех, которые связаны со скромным поддержанием жизни, например с принятием пищи. Мы отреклись от земного счастья ради того, чтобы соблюсти заповедь Господню, чтобы взять этот крест, потому что иначе мы не смогли бы стать учениками Христовыми, то есть не научились бы исполнять в жизни всё то, чему Он учил. Конечно, мы можем выучить наизусть Евангелие, прочитать все святоотеческие толкования и аскетические писания, стать профессорами богословия и так далее, но это не сделает нас учениками Спасителя, не научит жить по-евангельски. Мы, может быть, в какой-то степени поймем теорию, но для нас останется непостижимым то, что единственно необходимо. Поэтому мы должны быть готовы идти за Господом, неся свой крест, должны быть готовы пострадать за ту или иную заповедь, если нас к этому вынудят обстоятельства.

Кто бо от вас, хотяй столп создати, не прежде ли сед разчтет имение, аще имать, еже есть на совершение; да не, когда положит основание и не возможет совершити, вси видящии начнут ругатися ему, глаголюще, яко сей человек начат здати и не може совершити? (Лк. 14, 28–30). Многие понимают эту притчу Спасителя превратно: мол, если ты не можешь создать столп, то не иди за Господом. Если боишься, что в монашестве тебе будет тяжело, то не становись на этот путь — так будет лучше. Но эта притча не всеобъемлюща — она имеет узкое значение: при помощи всем известных земных образов изображает одну из сторон духовной жизни, одну из тайн Царствия Небесного. Притча, которую мы только что прочитали, говорит не о том, что мы должны избегать подвига, если не имеем для него сил, а о том, что нужно все рассчитать перед тем, как устремляться к подвигу, — и это мы можем сделать. Эта притча учит нас мужеству и благоразумию, а не малодушию, как пытаются представить это некоторые люди, вероятно желающие оправдать себя. Человек, который берется за сложное дело, не обдумав его и не просчитав свои возможности, конечно, поступает неразумно. Но это не значит, что лучше вообще ничего не предпринимать. Мы должны сделать все необходимое, чтобы достигнуть успеха. Если мы хотим построить столп — крепость, в которой укроемся от вражеских сил, от демонов и искушений, или башню, при помощи которой возвысимся умом к Богу, — то мы должны отречься от всего. Вот в чем состоит благоразумие. Но мы желаем хотя бы частично сохранить привязанность к родственникам: родителям, братьям, сестрам... И даже к несуществующим, но якобы весьма милым и прекрасным детям, которые радовали бы нас и приносили бы пользу людям, потому что они были бы хорошими, воспитанными и культурными, стали бы полезны обществу и государству, были бы нам утешением, кормили бы нас в старости, порадовали бы нас внуками и так далее, и так далее. Все это на самом деле бывает чрезвычайно редко: сами мы своих родителей не всегда радовали. Если же мы будем такими пристрастиями размягчать свое сердце, то никогда не сможем полностью отречься от мира. А если не будет полного отречения, то у нас и не хватит средств на создание столпа — в этом и будет состоять наше безумие. Мы должны правильно рассчитать наши духовные силы. Когда человек устремляется к какой-либо труднодостижимой цели (возьмите любое человеческое дело, например стяжание богатства или окончание «трудного» вуза), то необходимо некое отчаяние, готовность от всего отказаться: человек посвящает главному делу все время и ни на что не отвлекается. Тем паче в духовной жизни — чтобы выполнить самое необходимое, нужно отречься от всего остального. Требование рассчитать и продумать все наперед не означает, что мы можем отказаться от христианской жизни, от исполнения заповеди о любви к Богу и о ненависти к родным. Нет, мы должны все исполнить, но для этого необходимо отречься от всего, что нас удерживает: не только от пристрастия к людям, но в первую очередь от своей собственной души. Иначе мы окажемся людьми, которые взялись за сложное предприятие, но не подумали о том, что нужно для его завершения.

Или кий царь идый ко иному царю снитися с ним на брань, не сед ли прежде совещавает, аще силен есть срести с десятию тысящ грядущаго со двемадесятма тысящама нань? (Лк. 14, 31). Казалось бы, всем ясно, что мудрый человек не пойдет с десятью тысячами воинов сражаться против двадцати тысяч. Но мы знаем из истории, что очень часто мудрые полководцы даже с небольшим войском побеждали гораздо более превосходящие силы противника. Великий русский полководец Суворов сказал: «Побеждай не числом, а умением». Суворову удалось взять штурмом неприступную крепость Измаил, при том что осаждающих было гораздо меньше, чем осажденных (а ведь именно у осаждающих всегда бывает больше потерь, так как они находятся в более уязвимом положении). Подобные примеры известны и из Библии. Иуда Маккавей с тремя тысячами воинов победил гораздо более многочисленное войско язычников. Причем воины Иуды ради того, чтобы прославить Бога, сражались без оружия, без мечей и щитов и победили язычников голыми руками. Итак, мы должны правильно понимать евангельскую притчу. Благоразумие заключается не в том, чтобы не идти с десятью тысячами войска против двадцати тысяч — в древности бывали и более удивительные победы, — а в том, чтобы хорошо все рассчитать перед битвой, в которой противник превосходит тебя в силе: продумать, как расположить войска, когда начинать атаку, какие совершить маневры, как воодушевить своих воинов.

В Библии описывается, как дочь одного греческого царя вдохновляла воинов перед сражением с сирийцами: она ходила перед войском, распустив волосы, убеждала солдат, чтобы они храбрее сражались за себя, за детей и жен, и обещала в случае победы вознаградить каждого. Воодушевление греков сыграло решающую роль в исходе этого сражения. Вообще, для победы очень важен высокий боевой дух войска. Один наш политический деятель в публичном выступлении рассказал случай, происшедший во время чеченской войны: чеченцы взяли в плен русских воинов и повели их к себе, даже не отобрав у них автоматы и не потребовав разрядить их. Они видели, что наши бойцы совершенно деморализованы и что их можно не бояться. Вот как много значит наличие или отсутствие боевого духа!

Евангельские слова нельзя понимать, так сказать, арифметически. Если мы знаем, что нам предстоит серьезный бой и противник вдвое превосходит нас числом, мы должны как следует подготовиться к сражению, и здесь — эта мысль отчетливо видна в Евангелии — чрезвычайно важно наше отречение от всего остального. Представьте себе: во время боя солдат думает о том, что у него дома жена и дети, что они осиротеют и тому подобное. А он должен быть готов пожертвовать собой и думать только о победе — лишь тогда, собственно, она и может быть одержана. Боевой дух — это один из важнейших, наряду с верными расчетами полководца, факторов успеха. Точно так же в битве с диаволом, превосходящим нас по силам, нам необходимо самоотречение — истинная мудрость настоящего полководца. А если не будет самоотречения, то еще до того, как мы вступим в сражение, нам придется молить о смирении (см. Лк. 14, 32). В данном случае речь идет не о том смирении, которое мы обычно подразумеваем, говоря о христианской жизни, а о смирении перед врагом. А враг наш — диавол, и смиряться перед ним, подчиняться ему, покоряться, унижаться ни в коем случае нельзя. Наоборот, мы должны проявить, хотя это и звучит странно, гордость и непреклонность перед диаволом, перед злом. Смиряться же нужно перед Богом и перед ближним.

Далее Спаситель поясняет обе Свои притчи: Тако убо всяк от вас, иже не отречется всего своего имения, не может быти Мой ученик (Лк. 14, 33). Обратите внимание: от всего своего имения. Под имением нужно понимать не имущество (здесь, собственно, об имуществе как таковом, о доме или о земле, речи не было). Наше имение — это все, что мы имеем: родственники, жизнь, стремление к благополучию и покою. Если мы не отречемся от всего этого, то не сможем быть учениками Спасителя, как бы ни старались. Каждый из нас должен пересмотреть в этом отношении свою совесть и проявить мудрость. Не мужество, а именно мудрость. Впрочем, мужество в принятии правильного решения тоже необходимо. Человек иногда ведет себя очень мужественно, потому что понимает, что это единственно правильный выход. Он видит, что опасность грозит ему со всех сторон, но в одном случае есть какие-то шансы на спасение, а в другом — никаких. Тогда он мужественно избирает опасный, но дающий некую надежду путь. И мы именно так должны вести себя. Спаситель открывает нам тайну: если мы не отречемся от всего, то окажемся посмешищем. Да не, когда положит основание и не возможет совершити, вси видящии начнут ругатися ему. Кто будет ругаться над нами? Ангелы? Нет. Люди? Но благонамеренные, благочестивые люди будут только сожалеть о нас. Для кого же мы станем посмешищем? Для демонов. Мы положили основание, заявив, что мы христиане, но больше ничего сделать не смогли, потому что не показали отречения, — и демоны над нами смеются. Мы еще не вступили в сражение с диаволом, а уже смирились перед ним.

Мысли, вызванные пристрастием к родственникам, действительным или воображаемым, к земной славе и прочему, расслабляют и обезоруживают человека. Но если бы мы знали, что отступать некуда, путь выбран, мы должны сражаться до конца и никакие привязанности ничего не значат, то мы не позволили бы этим нелепым мечтаниям отбирать у нас душевную силу, необходимую для борьбы с диаволом.

Тогда отвещав Петр рече Ему: се, мы оставихом вся и вслед Тебе идохом: что убо будет нам? (Мф. 19, 27). Мы должны помнить о том, что немалая награда ожидает тех, кто отрекся от всего ради Бога. Отрекся не только внешне, но и внутренне. Внешнее отречение совершить легче, внутреннее совершается иногда на протяжении многих лет. Иисус же рече им: аминь глаголю вам, яко вы шедшии по Мне, в пакибытие, егда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своея, сядете и вы на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленома Израилевома (это, конечно, относится к апостолам, но далее Спаситель говорит о том, что касается всех нас. — Схиигум. А.): и всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имене Моего ради, сторицею приимет и живот вечный наследит: мнози же будут перви последнии, и последни первии (Мф. 19, 28–30). Обратите внимание: здесь говорится об отречении от имущества в буквальном смысле слова — от села, то есть земли. Нужно иметь в виду, что в Иудее земля была единственной собственностью, имевшей реальную ценность. Какая еще недвижимость могла быть у простых людей? Каждый иудей по закону Моисееву владел определенным земельным участком, который переходил по наследству из поколения в поколение, начиная с того времени, когда иудеи вошли в землю обетованную. Продажа такого участка в некотором смысле означала отречение от священного долга по отношению к своей родине, потому что этот удел был не просто собственностью, но частью земли обетованной. Если участок продавался, то через некоторое время его должны были вернуть исконному владельцу (правда, неизвестно, соблюдался ли этот закон во времена земной жизни Спасителя).

Интересно, что когда сионисты в конце XIX – начале XX века стали заселять так называемую «Эрец Исраэль», то есть землю Израиля, у них была похожая идея: евреи должны возделывать землю, а когда земля, возделываемая ими, станет их собственностью, тогда Израиль вновь будет родиной евреев. К тому времени евреи по всему миру совершенно оставили земледелие и занимались чем придется: бедные — мелкими ремеслами, кто побогаче — торговлей. Но первые сионисты, будучи энтузиастами, выкупали участки земли, осушали болота, старались их возделывать. Многие из них не имели никакого представления о земледелии, но считали, что освоение земли чрезвычайно важно для возрождения еврейского государства. Их учили земледелию специалисты из Европы, в частности из Франции. Евреи перенимали опыт даже у местных арабов (хотя у последних земледелие было на низком уровне). Как ни странно, такая практика оказалась действенной. И это при том, что сионисты старались никого не нанимать для возделывания земли, считая, что сами должны на ней трудиться (хотя они могли привлечь к труду, например, арабов — это обошлось бы им дешевле). Их идеологическая установка сформировалась, конечно, под влиянием социалистических идей, но это пример того, чтó значила для евреев земля. Требование Спасителя оставить ее было равносильно требованию отречься от привязанности к родине. Нам сейчас это трудно понять: в России земли много, и мы ею не дорожим. А в Израиле, как я уже сказал, каждый клочок земли передавался из поколения в поколение на протяжении сотен лет, и отказ от него означал, что человек готов остаться вообще без всего, без привязанности не только к ближайшим родственникам, но и к своему народу. Такого же отречения Господь Иисус Христос требует и от нас.

Если мы проявим это отречение, то исполним заповедь о любви к Богу, а если не проявим, то домашние наши будут врагами нам. Не только те, которые на самом деле есть, но и те, о которых мы мечтаем. По сути, наша собственная душа будет нашим врагом: ведь мы любим не родственников, а себя самих в родственниках. Нас обличают в этом мечты о несуществующей семье. Казалось бы, всем понятна эта простая мысль, но приходится постоянно напоминать о ней. Нужно иметь в виду, что отречение от пристрастий и ненависть к своим родным не должны быть только внешними. Нам кажется, что если мы ушли из мира, сменили место жительства, то вопрос решен. Но отречение должно быть и внутренним. Если во время молитвы, когда нужно сосредоточиться и думать только о Господе, мы начинаем вспоминать своих родственников и беспокоиться о них или мечтать о том, что другой — семейный — образ жизни был бы для нас лучшим, то тем самым мы, вместо того чтобы освободить свой ум, прочными нитями привязываем его к земному. На этом простом примере ясно видно, что пристрастие к людям, которые по какой-то причине нам дороги, — родственникам, друзьям, — мешает нам любить Бога. А где нет истинной любви к Богу, там нет и любви к ближнему. Невозможно правильно любить ближнего, если в твоей душе прежде не появилась любовь к Богу.

Как говорилось во вчерашнем евангельском чтении, в ближнем мы любим Христа, и делая добро нуждающемуся человеку, мы делаем его Христу. В этом случае нас привлекает в человеке не греховное, не суетное, не земное, не так называемое человеческое. Мы любим в нем образ Божий — все, что чисто от греха и что можно спасти. Мы любим ближнего, чтобы спасать его, — вот что значит любить в человеке Христа. А обычная человеческая привязанность мешает нам обрести такую любовь. Более того, пристрастие человека к действительной или мнимой семье несовместимо с любовью к Богу, и, чтобы возлюбить Бога, необходимо устранить это препятствие.

Конечно, было бы клеветой утверждать, что люди, живущие в миру и имеющие семью, совсем неспособны исполнить главную заповедь Господню. Мы знаем много случаев из истории Церкви, когда любовь к Богу оказывалась сильнее, чем любовь к своим близким. Приведу пример из жизни одного священномученика. Когда его арестовали, то пытались сломить его волю следующим доводом: «Как вы можете оставить свою семью?» На свободе оставались его жена и трое детей. Те годы были очень тяжелые, дети священников, а тем более репрессированных, подвергались дискриминации. Но этот священник ответил: «Господь не оставит детей мученика». Вместе с тем судьба у родственников мученика была несладкая. Матушку арестовали, и она тоже погибла. Сын отпал от веры, старшая дочь погибла во время войны, а младшая дожила до наших дней, но жизнь ей досталась нелегкая. Этот человек остался преданным Христу, он не пошел на компромисс со своей совестью. Подобных примеров, наверное, можно привести много, даже из нашего ближайшего исторического прошлого. Но все-таки совершать такие подвиги отречения гораздо труднее, чем заранее отказаться от всего и благоразумно облегчить свой путь. Поэтому, сделав один шаг, то есть внешне отрекшись от мира, мы должны сделать и второй — отречься от него внутренне. Мир для нас — это не облака и деревья, а прежде всего люди, которые удерживают нас в суетном времяпрепровождении и мешают нам беззаветно, свободно любить Бога и ближнего.

 

* * *

Вопрос. Батюшка, а разве себя не нужно любить? Если не любишь себя, то не будешь и о спасении своей души заботиться. Или я неправильно рассуждаю?

Ответ. Конечно, все мы любим себя. Однако можно любить себя, то есть стремиться раскрыть в себе образ Божий, бессмертную душу, а можно — стремиться доставить себе удовольствие. Когда Спаситель говорил: Возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 39), то имел в виду естественное мерило, которое есть в каждом человеке. Поскольку мы потеряли чувство любви к ближнему, то Господь и обращает нас к самим себе, чтобы мы поняли, на что ориентироваться, потому что себя мы любим. Однако совесть должна говорить нам, что наш ближний не хуже, чем мы, и ничем от нас не отличается, поэтому мы должны любить его не меньше, чем себя. Впоследствии, уже на Тайной вечери, Господь преподал более возвышенную заповедь, сказав ученикам: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, якоже возлюбих вы (Ин. 13, 34), то есть возлюби ближнего больше, чем самого себя, до самопожертвования. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих, — сказал Он (Ин. 15, 13).

Да, сказано, что нужно любить ближнего, как самого себя, но это сказано для того, чтобы немощные, у которых нет любви, имели ориентир. А кто приобрел любовь, тот должен стремиться развить в себе эту добродетель в такой мере, чтобы исполнить уже новозаветную заповедь. Возлюбить ближнего, как самого себя, кажется нам возвышенным, неисполнимым, но это всего лишь ветхозаветная заповедь, а новозаветная — возлюбить ближнего более, чем самого себя. Поэтому тем, кто не умеет любить, дан критерий, а тем, кто любит, критерия не надо: они любят ближнего больше, чем себя; по крайней мере, должны так любить.

Вопрос. Когда видишь, что родные находятся в духовной нужде или скорби, то хочется помочь им, поддержать их. Правильно ли это?

Ответ. Если есть возможность их поддержать, то, посоветовавшись со старицей, можно это сделать, например выслать какую-нибудь книгу. Если родители к вам прислушиваются, можно, чтобы вы сами что-нибудь им написали. Однако так поступать надо в исключительных случаях и обязательно брать на это благословение.

Вопрос. Как воодушевлять себя на борьбу, если часто ослабеваешь? Иногда кажется, что можно немного отдохнуть, а получается, что впадаешь в нерадение и потом еще труднее вернуться к борьбе с собой.

Ответ. Мне непонятно, что значит «отдохнуть от борьбы»? Отдыхать можно, если ты утомился, перетрудился. Каждую ночь мы спим, чтобы восстановить свои силы, потому что без этого нельзя. Конечно, есть и другие случаи, когда можно дополнительно отдохнуть, если у тебя есть благословение. Однако отдыхать от духовной борьбы — это абсурд. Это невозможно: нельзя отдыхать от любви к Богу или от любви к ближнему, от смирения или от целомудрия. Что я должен делать, чтобы отдохнуть от целомудрия? Предаваться нечистым помыслам? Как я буду отдыхать от смирения? Поддаваться гордости? Представьте себе такое рассуждение: сначала я буду смиряться, говорить, что я ничтожная, ничего не значу и хуже всех, а затем скажу: да нет, я лучше всех, я то-то и то-то умею. Немного отдохну от смирения, а потом начну все заново. Или: какое-то время буду кроткой, затем решу отдохнуть, накричу на кого-нибудь — и снова стану кроткой…

Тот, кто отдыхает от духовной борьбы, отдыхает от добродетели.

Вопрос. Может ли существовать дружба у монахов? Как ее понимать, ведь в Евангелии говорится только о любви, значит, дружба — это мирское понятие? Если хочется с кем-либо дружить, чувствуется близость по духу с каким-либо человеком, взаимопонимание, то является ли это страстью, которую следует искоренять?

Ответ. В греческом языке есть несколько слов для обозначения разных оттенков любви: любви к Богу, любви к человеку, которая отождествляется с дружбой, любви к родителям, родственникам и любви как страстного влечения, но в русском и славянском переводе Евангелия употребляется только слово «любовь». Иногда, правда, слова используются не в прямом значении, немного меняется в них смысловой акцент: например, святые отцы говорят о Божественном вожделении. У греков очень богатый язык, поэтому неслучайно то, что у них возникла такая удивительная философия.

Вспомните слова Спасителя: Вы друзи Мои есте, аще творите, елика Аз заповeдаю вам (Ин. 15, 14), ведь Он и Лазаря называл Своим другом. Поэтому дружба тоже возможна. Однако Антоний Великий говорит, что можно иметь одного, самое большее двух друзей, а лучше всего иметь другом одного Бога. В жизни, конечно, человек всегда нуждается в какой-нибудь поддержке. Неслучайно Господь сказал, когда сотворил Адама: Не хорошо человеку быть одному, сотворим помощника, подобного ему (см. Быт. 2, 18). Разумеется, нам бывает необходимо с кем-то пообщаться, чтобы нас поддержали. Однако дружба может быть полезной, а может быть и вредной. Если подруги собираются для того, чтобы заниматься пересудами, обсуждать монастырские порядки, роптать и так далее, то это, конечно, недопустимо, а если для того, чтобы поддерживать и приободрять друг друга, то это неплохо. Однако лучше всего иметь одного друга — старицу. В этом заключается самое прекрасное и мудрое душевное расположение.

Вопрос. Батюшка, вы рассказали, как нужно любить родных, но мне непонятно, относится ли сказанное к старице? Не могли бы вы объяснить, как нужно любить старицу?

Ответ. Во-первых, если общение с человеком приносит тебе душевную пользу, ты не можешь не испытывать к нему чувства благодарности. Я даже не буду говорить о старице в отдельности. Здесь, хотя нас сравнительно немного, мы учимся любить ближнего по-настоящему. Мы и есть те ближние, которые должны друг друга любить. Это не значит, что люди, которые находятся за монастырской оградой, для нас уже не существуют. Сама жизнь соединила нас так, что мы, будучи чужими друг другу по плоти, стали родными по духу. По крайней мере, должны стать родными. Мы братья и сестры во Христе. Если это чувствуется даже в приходском храме, то в особенности должно чувствоваться в монашеской общине. Именно здесь возникает настоящая любовь. И плохо, если ее нет. Допустим, человек очень любит своих родных, а в монастыре ведет себя раздраженно, относится к сестрам пренебрежительно. Этим он обнаруживает свое внутреннее состояние, делает явным то, что настоящей любви у него нет.

Если сравнить нашу монашескую общину с семьей, то старица — это родитель (не будем уточнять, кто она: отец или мать), а вы — дети, сестры. У нас, как мне кажется, есть очень хороший обычай называть матушкой только настоятельницу. Она мать, а вы все дети. Есть родители: настоятельница, старицы, духовник; есть старшие сестры и младшие. Вот и получается семья, хотя не всё, конечно, в монастыре можно отождествить с семьей в обычном понимании этого слова. У нас семья духовная, в которой должны действовать евангельские законы. В действительности мы должны были бы любить друг друга больше, чем своих родственников по плоти, потому что нас соединяет Христос и мы все произошли от Него. Наши же сродники часто далеки от веры. Но если духовная близость и полное понимание между нами и сродниками есть, тогда они не могут быть нам чужими и являются такими же духовно родными, как и прочие братья и сестры во Христе. Я уже говорил, что бывают случаи, когда родственники укрепляют нас в вере, монашеском подвиге, даже подбадривают. Однако, к сожалению, чаще случается обратное.



[*] Беседа в Свято-Игнатьевском скиту Ново-Тихвинского женского монастыря, 11 марта 2002 года.