Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 3. Спасительная корысть

Спасительная корысть*

Сегодня я хочу коснуться очень возвышенной темы, поговорить о степенях духовного преуспеяния. Мы привыкли слишком просто понимать степени духовного преуспеяния и судим о них примитивно: едва-едва достигая первой степени, мечтаем о высшей и считаем первые шаги чем-то едва ли не презренным.

Итак, какие же степени духовного преуспеяния имеет в виду святоотеческая традиция и какими мотивами руководствуется человек на каждой из них? Первая степень, находясь на которой человек служит Богу из страха, — это степень раба. Вторая — наемника, исполняющего волю Господа ради награды, ради будущего Царствия. И наконец, третья — степень сына, бескорыстно служащего Отцу. Однако согласно Священному Писанию эти три стадии не следуют друг за другом в жесткой последовательности, по крайней мере, вторая и третья из них не противоречат друг другу и степень наемника не стоит ниже степени сына. Желание получить награду, или, по-славянски, мзду, никак не противопоставляется нашему усыновлению Богу. Многие стыдятся такого мотива, считая, что Богу нужно служить совершенно бескорыстно (порой это бескорыстие оказывается преждевременным, порой — неразумным), но Священное Писание, или, можно прямо сказать, Господь наш Иисус Христос, учит об этом предмете иначе: обещает нам эту мзду и призывает нас к тому, чтобы мы стремились получить ее. Так что нельзя считать это стремление чем-то презренным, ведь в словах Спасителя обещанная награда соединяется с высшей степенью духовного преуспеяния. Тот, кто желает достичь второго, отнюдь не должен забывать о первом.

Евангелист Матфей передает нам данные Господом так называемые заповеди блаженства, и в последней, высшей из них, говорится: Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех: тако бо изгнаша пророки, иже беша прежде вас (Мф. 5, 11–12). От человека требуется необыкновенное смирение и терпение, когда он терпит поношения, клевету, гонения, — не ради собственных недостатков, а ради имени Христа. Избави мя от клеветы человеческия, и сохраню заповеди Твоя, — говорит пророк Давид (Пс. 118, 134). А здесь Господь наш Иисус Христос призывает радоваться и веселиться, когда нас поносят, гонят, клевещут на нас... Конечно, тот, кто в такой ситуации способен на это, имеет необыкновенное обилие Божественной благодати, и основанием подобного душевного состояния, этой необыкновенной радости может быть ожидание многой мзды на Небесах: человек торжествует, потому что уже сейчас отчасти вкушает то, что в будущей жизни получит в полной мере. Можно ли про него сказать, что он находится всего лишь на второй степени духовного преуспеяния и что он не сын, а только наемник? Никак нельзя.

Несколько позже в той же самой Нагорной проповеди Господь прямо говорит о получении будущей награды человеком, который тайно, нетщеславно совершает добродетели поста, милостыни, молитвы, и о его усыновлении Небесному Богу Отцу: Внемлите милостыни вашея не творити пред человеки, да видими будете ими: аще ли же ни, мзды не имате от Отца вашего, Иже есть на небесех (Мф. 6, 1). Это предложение не допускает никакой двусмысленности: если Бог — наш Отец, то мы, естественно, Его чада, дети, но уже никак не наемники. И нам вновь и вновь обещается мзда, — конечно же, не в этой жизни, а в будущей. Слово «мзда» встречается и далее, когда речь идет о молитве: И егда молишися, не буди якоже лицемери, яко любят в сонмищих и в стогнах путий стояще молитися, яко да явятся человеком. Аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою (Мф. 6, 5).

Таким образом, нет ничего греховного в мыслях о предстоящем вознаграждении на Небесах. Более того, это ожидание должно вдохновлять нас на ревностные подвиги, помогать терпеть поношения, клевету, гонения, побуждать к совершению великих добродетелей не ради похвалы и человеческого одобрения, а ради Царствия Небесного. И потому мы не имеем никакого права унижать желание человека получить в будущем веке духовную мзду.

Несколько позже мы еще скажем, в чем она состоит, сейчас же отмечу, что это определенно не предмет воображения, но вполне ощутимое для человека воздаяние. Однако получат его те, кто не ждет награды сейчас, например в виде похвалы, и совершает добродетели втайне: Егда убо твориши милостыню, не воструби пред собою, якоже лицемери творят в сонмищих и в стогнах, яко да прославятся от человек. Аминь глаголю вам, восприемлют мзду свою. Тебе же творящу милостыню, да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя, яко да будет милостыня твоя в тайне, и Отец твой, видяй в тайне, Той воздаст тебе яве (Мф. 6, 2–4). Конечно же, здесь сказано о духовном, небесном воздаянии. Не может быть такого, что мы, отказавшись от человеческой похвалы, получим другую, но также земную награду. Обрести же небесное на земле — все равно что получить сокровище на небесах. Лицемери, яко любят в сонмищих и в стогнах путий стояще молитися, восприемлют мзду свою (см. Мф. 6, 5). Если они получают свою мзду, получим ее и мы, но мзду иную — от Бога: Ты же, егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, Иже в тайне: и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф. 6, 6). Опять здесь сказано о воздаянии, и нигде не говорится о желании получить его как о чем-то постыдном. Напротив, стремление к духовной награде за свои труды укрепляет человека, вдохновляет его и делает способным переносить многие скорби, о чем и говорится в последней заповеди блаженства.

Нечто подобное сказано и о посте: Егда же поститеся, не будите якоже лицемери сетующе: помрачают бо лица своя, яко да явятся человеком постящеся. Аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою. Ты же постяся помажи главу твою, и лице твое умый, яко да не явишися человеком постяся, но Отцу твоему, Иже в тайне: и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф. 6, 16–18). Что значит воздаст? Разве «воздаяние» — это не синоним мзды? Не применительно ли к нашему тщеславию говорится: Не скрывайте себе сокровищ на земли, идеже червь и тля тлит, и идеже татие подкопывают и крадут, скрывайте же себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже татие не подкопывают, ни крадут: идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6, 19–21)? Да, нам разрешается стремиться к тому, чтобы собрать некое сокровище, стремиться к стяжанию, но к стяжанию благ духовных — их демоны тщеславия украсть или растлить не могут. Не нужно искать похвалы, славы, вообще какой бы то ни было награды от людей. Мы должны ожидать награды и благодарности только от Бога, а это и есть действие Божественной благодати.

Слова Господа Иисуса Христа об этом передает евангелист Иоанн. Спаситель сказал их Своим ученикам, когда те подошли к Нему после Его беседы с самарянкой. Чтобы смысл этого высказывания стал понятен, я приведу этот фрагмент полностью: Между же сим моляху Его ученицы Его, глаголюще: Равви, яждь. Он же рече им: Аз брашно имам ясти, егоже вы не весте. Глаголаху убо ученицы к себе: еда кто принесе Ему ясти? Глагола им Иисус: Мое брашно есть, да сотворю волю Пославшаго Мя и совершу дело Его. Не вы ли глаголете, яко еще четыри месяцы суть, и жатва приидет? Се, глаголю вам: возведите очи ваши и видите нивы, яко плавы суть к жатве уже; и жняй мзду приемлет и собирает плод в живот вечный, да и сеяй вкупе радуется и жняй: о сем бо слово есть истинное, яко ин есть сеяй, и ин есть жняй. Аз послах вы жати, идеже вы не трудистеся: инии трудишася, и вы в труд их внидосте (Ин. 4, 31–38). Здесь опять обещается мзда — плата, вознаграждение, и получат ее за свои апостольские, проповеднические труды те, кто будут трудиться на ниве Божией.

Углубляться в толкование этого евангельского текста мы не будем, для нас сейчас важно то, что в разных случаях Спаситель вполне определенно, откровенно, ясно говорит о мзде и ничего постыдного, как вы видите, в этом понятии нет. Мзда обещается тем, кто совершает самый возвышенный и трудный подвиг в Церкви — подвиг апостольский, подвиг проповеди. Редко кто на него способен, не многим дается на это благословение свыше. За такой труд на ниве Божией истинным служителям Господа: апостолам и их духовным потомкам, епископам и пресвитерам, обещается воздаяние. А уж апостолы, конечно, никак не могут считаться наемниками. Поэтому мы не должны считать, что нам не нужно иметь никакой корысти. Чрезмерная бескорыстность, идущая порой от нелепого, нежизненного, непрактичного советского воспитания, делает человека бездеятельным. И так происходит как в житейских, так и в духовных вопросах. Когда мы бескорыстно трудимся и от Бога ничего не ждем: никакой награды, никакой благодати, — то ничего и не получаем, потому что, как это чаще всего происходит, теряем всякую ревность и усердие.

Говоря о воздаянии, Господь привлекает нас, дает понять, что Он нас не обманет. Мы должны верить этому, но мы или никак не отзываемся на Его слова, или, может быть, утешаем себя, успокаиваем, а правильнее сказать, оправдываем: «Мол, это сказано для людей, которые совершили великий подвиг. Они и получат великую награду, а я не могу ничего великого совершить, я едва-едва удерживаюсь от тяжких грехов, мне-то уж никакой мзды не получить. Я человек немощный, ничтожный, грешный, ни к чему особенному не способный, и поэтому слова Господа ко мне не относятся. Конечно, не буду спорить — Евангелие призывает нас к тому, чтобы получить великую мзду, но это не про меня». Но это не так, это самооправдание.

Господь говорит, что и те люди, которые сделали малое доброе дело, получат свою мзду, пусть и малую. Даже если мы сделаем что-то нетрудное, немногое, потому что наша немощь не позволяет совершать большие дела, то и мы не лишимся своей награды. Приемляй пророка во имя пророчо, мзду пророчу приимет; и приемляй праведника во имя праведничо, мзду праведничу приимет. И иже аще напоит единаго от малых сих чашею студены воды токмо, во имя ученика, аминь глаголю вам, не погубит мзды своея (Мф. 10, 41–42). Даже если мы не совершим сами дел пророка или какого-либо праведника, а только примем этих людей — всё равно получим мзду. Сделаем совсем ничтожное дело, дадим чашу холодной воды — и тогда не лишимся своей награды. Нужно помнить, что за всякое доброе дело, за всякий подвиг, совершенный ради Евангелия, ради спасения своей собственной души, мы получаем мзду.

А теперь рассмотрим еще один евангельский эпизод с этой неожиданной точки зрения: подумаем, что нужно делать, чтобы получить от Господа воздаяние, и в чем это воздаяние состоит. И се, един некий приступль рече Ему [Господу Иисусу Христу]: Учителю благий, что благо сотворю, да имам живот вечный? Он же рече ему: что Мя глаголеши блага? Никтоже благ, токмо един Бог. Аще ли хощеши внити в живот, соблюди заповеди (Мф. 19, 16–17). Наследовать жизнь вечную и получить многую мзду на небесах — это в общем-то одно и то же. Можно даже сказать, что мзда, о которой говорит Спаситель, — это не просто обещание вечной жизни и спасения, но некая особенная духовная награда, так что евангельское повествование о богатом юноше, безусловно, имеет отношение к рассматриваемой нами теме. Что же необходимо сделать, чтобы обрести эту награду — вечную жизнь? Соблюсти заповеди. Глагола ему: кия? Иисус же рече: еже, не убиеши, не прелюбы сотвориши, не украдеши, не лжесвидетельствуеши, чти отца и матерь, и возлюбиши искренняго твоего яко сам себе (Мф. 19, 18–19). Это те заповеди, которые указывают нам на отречение от всего земного, от явного греховного наслаждения, от услаждения тем, что противоестественно человеческой природе.

Всякая страсть, как бы это ни казалось странным на первый взгляд, приносит человеку наслаждение — такова, например, и страсть гнева, в крайнем своем проявлении приводящая к убийству. Не доставляй она нам удовольствия, мы никогда не стали бы приводить себя в такое ужасное состояние — настоящее душевное расстройство. Мы увлекаемся гневом потому, что он нам приятен. Если мы возьмем нашу печальную человеческую историю, то увидим, что многие великие полководцы и завоеватели упивались этой страстью и видели в ней смысл своей жизни. Конечно, и слава для этих военачальников имела значение, но, безусловно, без любви к столь противоестественному состоянию, как наслаждение от убийства, невозможно было бы совершить многие и многие, с человеческой точки зрения, великие дела — такие, какие совершали, например, Чингисхан или Александр Македонский. И совсем не важно, осуждаем мы их или одобряем, считаем их страшными людьми или преклоняемся перед ними. Чингисхан, например, уже в старости спрашивал своих приближенных: «В чем состоит счастье?» Они говорили о всевозможных вещах, а он утверждал: «Счастье в том, чтобы убивать своих врагов и насиловать их дочерей и жен». Представляете, человек прожил всю жизнь и дошел до такой мысли! Страсть гнева была движущей силой его великих завоеваний, в убийстве было его счастье.

Не нужно думать, что к нам это не относится, поскольку мы не стремимся к убийству в буквальном смысле слова. Многие люди не совершают этого страшного греха просто потому, что боятся возмездия со стороны закона, то есть уголовного преследования. И отречение от страсти гнева — это отречение от наслаждения, доставляемого одной из самых губительных и самых мощных страстей. Она заставляла многих людей и даже многие народы совершать великие дела, вершила судьбы человечества. Так что не нужно думать, что это некий пустяк.

Следующая заповедь: Не прелюбы сотвориши. В наше время весь мир погружен в эту страшную, отвратительную страсть, которую никто не почитает грехом, напротив, все уверены, что смысл жизни человека состоит в том, чтобы наслаждаться действием этой страсти, хотя для человека, живущего по естеству, все это излишне. Для наших современников брачная жизнь из-за присущих ей многих забот и трудов отступает на второй план, теряет почти всякое значение, и человек дает себе свободу в прелюбодеянии — в преступлении против супружества, против естественного порядка. Блуд разливается как некая река, вышедшая из берегов, как смертоносная зараза, чума, бесконечно распространяющаяся и заражающая одного, другого, третьего. Блуд становится губительным и для того, кто ему предается, и для всех тех, с кем этот блудник соприкасается. Мы видим, как весь мир утопает в грехе, люди совершают множество отвратительных злодеяний, почитая их даже не просто чем-то невинным, а вообще смыслом жизни. Всем известно, что многие страшные преступления нередко совершаются ради прелюбодеяния. Так что запрещен человеку не брак — запрещено нарушение его устоев, нарушение естественных границ.

Третья заповедь гласит: Не украдеши. Понятно, что избыток имущества создает для человека многие удобства, позволяет ему наслаждаться жизнью. Сребролюбие, как вы знаете по учению святых отцов, вмещает в себя остальные грехи, потому что оно служит средством для удовлетворения всех человеческих страстей. А воровство — это желание приобрести богатство, и приобрести незаконным образом, через нарушение прав собственности, через обиду другого человека. Значит, исполнением данной заповеди вновь пресекается незаконное наслаждение, неправильное стремление к тому, чтобы получить средство для удовлетворения своих греховных желаний.

Не лжесвидетельствуеши. Лжесвидетельство, или ложь, употребляется для прикрытия преступлений. Мы лжем, чтобы не потерпеть скорби из-за своих прегрешений против других людей, лжем, чтобы жить безмятежно, беспечально, сохранять свою независимость и свободу для совершения греха.

Чти отца и матерь. Эти слова не столь очевидно говорят о необходимости пресечь нашу страсть к наслаждению. Однако мы видим, что если люди с уважением относятся к своим родителям, которые учат их закону Божию, жизни по преподанным Господом заповедям, то они, как правило, послушны велениям собственной совести. Да, эти заповеди были даны людям, жившим в верующей среде, но и сейчас те, кто почитают и уважают своих отца и мать, обычно выделяются в обществе своим благонравием. Те же, кто полностью предаются греху, иногда доходят до того, что забывают о родителях, презирают их, оставляют без всякого попечения и заботятся только об удовлетворении своих страстей. Эта жестокость по отношению к тем, кто тебя родил и воспитал, есть крайнее проявление греховности. И в наше время это, к сожалению, встречается довольно-таки часто.

И, наконец, последняя заповедь: Возлюбиши искренняго твоего яко сам себе. Опять ограничивается наше самолюбие — корень всех зол, — и ограничивается любовью к ближнему. Мы готовы любить себя безраздельно и уверены в том, что достойны этой любви, какой бы тяжкий грех, преступление ни совершили, какому бы пороку ни предались. Только иногда на краткое время у человека появляется некоторое отвращение к себе, к собственным изъянам и прегрешениям, но потом сильнейшее самолюбие вновь побеждает его, овладевает им, и он опять служит себе как некоему идолу. Однако тот, кто понимает, что должен любить других людей, это самолюбие ограничивает премудрой богооткровенной мерой, которую Спаситель указал в Своих заповедях. Как мы должны любить ближних? Мы не знаем, не умеем этого понять, но нам сказано: Как самого себя. Себя любишь, — значит, люби и ближнего, себя жалеешь — жалей и его, к себе снисходишь — снизойди и к другому человеку.

Так ограничивается в нас тяга к наслаждению, пресекается сладострастие в широком смысле слова, понимаемое не только как склонность к блудной страсти, но и вообще как любое греховное наслаждение. Мы должны отречься от этого влечения, оградить себя от грубого, явно греховного сладострастия, чтобы получить живот вечный. Святые отцы часто говорят, что необходимо беречь все чувства, в особенности осязание — самую низшую человеческую способность к восприятию окружающего мира. Именно ее изощренному удовлетворению служит блудная страсть. Человек предается ей, как некое животное, как кошка, которая любит, когда ее гладят. Воспаляющаяся жажда удовлетворения чувственных желаний заставляет забыть, по крайней мере на некоторое время, о вечности, о будущем блаженстве, общении с Господом. Человек даже готов отречься от вечной жизни — и ради чего! Глупо, стыдно, но так оно и есть.

То же можно сказать и о других чувствах — зрении, слухе. С их помощью мы можем наслаждаться чем-то возвышенным и прекрасным, а можем — низменным и отвратительным. Через них приходят в наше сердце все упомянутые выше страсти и грехи: не только блуд, но и гнев, и зависть, из-за которых человек совершает воровство и убийство, а также прочие грехи, пусть и мелкие, но более многочисленные, пусть не изображенные в заповедях, но происходящие от нарушения их. Предаваясь, подобно животным, грубейшим утехам, мы забываем о вечности. Как зверь, влекомый своими инстинктами, не способен мыслить, так и мы, превращаясь на какое-то время в животных, утрачиваем способность думать о чем-то возвышенном, на время перестаем быть людьми.

Вернемся к евангельскому повествованию. Глагола Ему юноша: вся сия сохраних от юности моея; что есмь еще не докончал? (Мф. 19, 20). Этот молодой человек, совесть которого была изощрена благодаря исполнению заповедей, чувствовал, что не выполнил самого важного и главного. Он понимал, что мало отречься от противоестественных наслаждений, нужно сделать нечто сверх этого. Святой апостол и евангелист Марк, описывая то же событие, которое мы с вами сейчас рассматриваем, после этих слов юноши говорит: Иисус же воззрев нань, возлюби его (Мк. 10, 21). Смирение, осознание того, что для спасения еще недостаточно пресечь свои страсти в их грубых проявлениях, желание больше потрудиться ради жизни вечной сделало этого юношу достойным Божественной любви. И вот этому искреннему человеку Господь открывает, чтó еще необходимо ему исполнить: Рече ему Иисус: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим; и имети имаши сокровище на небеси; и гряди вслед Мене (Мф. 19, 21). Итак, вновь Спаситель верным Ему обещает дать сокровище на Небесах. Ясно, что речь идет не о материальных, а о духовных благах. Обретет же их тот, кто не только отречется от греховных наслаждений, но и пресечет даже невинную привязанность к земному, откажется не только от прелюбодеяния, но даже и от брака; не только от убийства, но и от самого гнева, как заповедал Господь Иисус Христос в Нагорной проповеди. Отрекающийся от богатства лишается возможности жить для себя, в свое удовольствие, совершать многие, пусть и совершенно невинные, поступки, приносящие человеку утешение в земной жизни. Нищий думает о том, как бы насытить себя и не умереть от голода, а не о том, как насладиться пищей. Но человек, лишивший себя земного, может надеяться на то, что получит небесное.

Опять мы видим, что желание совершенства не препятствует тому, чтобы искать и ждать награды от Бога. Господь и привлекает нас обещанием награды. Послушайте, как Он говорит: Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим; и имети имаши сокровище на небеси. Значит, если мы хотим быть совершенными и при этом нам обещается сокровище на Небесах, то ясно, что никакого противоречия между этими духовными явлениями нет и ничего постыдного в духовной корысти также нет. Наоборот, желанием небесной награды Господь привлекает нас к тому, чтобы мы отказались и от самого невинного и даже, казалось бы, доброго. Исполнение заповедей о любви к ближнему, как представляется на первый взгляд, легче совершить при помощи богатства. Как может бедный человек оказать любовь к ближнему, если он не может не только подать милостыню, но и помочь человеку каким-либо иным образом? Значит, отречение от имущества есть нечто более высокое, чем буквальное исполнение заповеди о любви к ближнему, нечто более возвышенное, чем любовь к отцу и матери. Отрекаясь от имущества и становясь нищими, мы теряем в том числе и возможность чем-то материальным послужить отцу и матери. Таким образом, мы отрекаемся не только от наслаждения, но даже и от исполнения меньших заповедей ради исполнения заповеди большей — о любви к Богу.

Когда юноша отошел со скорбью, бе бо имея стяжания многа (Мф. 19, 22), Господь приоткрыл ученикам, исполнившим заповедь об отречении, в чем состоит эта награда и что приобретает человек, если он совершает подвиг полного отречения — «подвиг совершенства», как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов). Иисус же рече учеником Своим: аминь глаголю вам, яко неудобь богатый внидет в Царствие Небесное; паки же глаголю вам: удобее есть велбуду сквозе иглине уши проити, неже богату в Царствие Божие внити. Слышавше же ученицы Его, дивляхуся зело, глаголюще: кто убо может спасен быти? Воззрев же Иисус рече им: у человек сие невозможно есть, у Бога же вся возможна. Тогда отвещав Петр рече Ему: се, мы оставихом вся и вслед Тебе идохом; что убо будет нам? Иисус же рече им: аминь глаголю вам, яко вы шедшии по Мне, в пакибытие, егда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своея, сядете и вы на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленома Израилевома (Мф. 19, 23–28). Видите, Петр спрашивает: «Какая нам будет награда?» Он был человеком простым, откровенным и порывистым, часто совершал необдуманные поступки, произносил необдуманные слова. (Необдуманные не значит глупые, но идущие из сердца, не проверенные рассудком.) Иногда Господь порицал Петра из-за этого, но он своей натуры изменить не мог: ему хотелось спросить о чем-то — и он спрашивал. Так и здесь: он просто и открыто задает вопрос и не боится выглядеть корыстолюбивым, как боимся мы.

Мы оставили всё и последовали за Тобою, — говорит Петр. Может быть, сам он оставил немного: только лодку с рыбой. Да, он покинул жену, но она потом, как говорит предание, всегда следовала за ним и служила ему. Как бы то ни было, этот человек отказался от того, что было ему дорого, ради Бога. Он прямо спрашивает Спасителя: «Скажи, какую мы награду получим, раз уж о ней зашла речь?» И здесь Господь не высказывает Петру никакого порицания, как сделал это, когда тот проявил по отношению к Нему неразумную жалость. Тогда Спаситель сказал ему: Отойди от Меня, сатана! (Мф. 16, 23). А сейчас Господь отвечает прямо, определенно и даже, можно сказать, подробно: Аминь глаголю вам, яко вы шедшии по Мне, в пакибытие, егда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своея, сядете и вы на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленома Израилевома. Это обещание необыкновенной духовной высоты дано именно апостолам (конечно, его нельзя понимать в том смысле, что они буквально будут сидеть на двенадцати престолах), но дальнейшие слова могут быть отнесены ко всякому из нас, если, конечно, мы совершим это отречение на деле, а не будем его только декларировать: И всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имене Моего ради, сторицею приимет и живот вечный наследит (Мф. 19, 29).

Представьте себе такую ситуацию: человек нанимается на работу и ему обещают очень большую плату, лишь бы только он в эту организацию пришел. Говорят: «Ты получишь в сто раз больше, чем получал раньше. Получал три тысячи рублей, а у нас будешь получать триста тысяч». Представляете? Он бы сразу сказал: «Всё, иду немедленно. Когда? Что мне нужно делать? Куда идти?» В обыденной жизни все это понятно, но почему-то мы не понимаем этого, когда речь идет о жизни духовной.

Обещание сторицею приимет, конечно же, не означает, что у нас будет всего во сто раз больше: больше жен (мы же не магометане), больше людей, которые нас любят или нам служат (впрочем, некоторые святые отцы, например Иоанн Кассиан Римлянин, понимают эти слова и в таком смысле). И все же, я думаю, речь идет о том, что мы уже здесь, на земле, будем многих любить так же крепко, как обычно человек любит своих самых близких родных. Необыкновенная награда! Сначала человек отсекает противоестественные страсти, потом отказывается от привычных наслаждений и тем самым не только впоследствии наследует вечную жизнь, но и сейчас получает во сто крат большее — любовь, неизмеримо большую, чем любовь даже к друзьям и родственникам. Это прежде всего действие Божественной любви, единение нашей души с той любовью, которая является действием Божества. Мы, присоединяясь к этой любви, сами становимся как бы малыми источниками Божественного света. Как луна отражает солнечный свет, так и мы, воспринимая в себя Божественную любовь, распространяем ее и освещаем ею других людей. Вот в чем преимущественно состоит обещанная награда, но в любом случае она, безусловно, духовна.

Завершить нашу беседу я хочу словами Спасителя, чтобы еще раз доказать, во-первых, что именно любовь как величайшую награду обещает Господь Иисус Христос тем, кто исполняет Его заповеди, а во-вторых, что стремление к совершенству не противоречит желанию получить мзду от Бога и прийти в состояние богосыновства: Обаче любите враги ваша, и благотворите, и взаим дайте, ничесоже чающе; и будет мзда ваша многа, и будете сынове Вышняго; яко Той благ есть на безблагодатныя и злыя. Будите убо милосерди, якоже и Отец ваш милосерд есть (Лк. 6, 35–36). Итак, мздой нашей как раз и будет то, что мы станем сыновьями Господа и сможем проявлять нашу любовь даже по отношению к людям неблагодарным и злым, потому что приобретем такое милосердие, которое имеет всесовершенный Бог ко всему Своему творению и всему человеческому роду.

Эта мзда ожидает тех, кто всей душой стремится исполнить заповеди, всей душой отказывается от наслаждений — и противоестественных, греховных, и даже естественных — ради следования за Господом Иисусом Христом. Поэтому не будем считать чем-то унизительным для себя духовную корысть, наоборот, пусть она возгревает нашу ревность. Будем пламенно стремиться получить от Бога великую награду, потому что она состоит не в некоем преимуществе перед людьми, а в безграничной, беспредельной любви к Богу и ко всякому человеку.

* * *

Вопрос. Батюшка, вы сказали о трех степенях духовной жизни: рабство, наемничество и сыновство, а в предисловии к творениям Варсонофия Великого сказано, что он достиг такого духовного состояния, что мог называться уже не сыном Божиим по благодати, а братом Иисуса. Нет ли здесь противоречия?

Ответ. Господь называет тех, кто будет исполнять волю Небесного Бога Отца Своими братьями и сестрами, так ведь? Кроме того, Спаситель в Евангелии называет людей, которые стремятся жить по заповедям, сыновьями Бога Вышнего. А раз они сыновья Вышнего Бога, то есть сыновья Бога Отца, то, естественно, они по благодати братья Иисусу. Речь идет не о том, называться ли братом или сыном, а о том, чтобы не бояться мыслей о небесной награде, чтобы иметь ревность.

Вопрос. Что нужно понимать под духовной мздой — только любовь к ближнему? Разве нельзя некоторое утешение, которое человек получает от внимательного молитвенного обращения к Господу, считать сокровищем, обретаемым на Небесах? Но святитель Игнатий пишет, что не следует искать наслаждения в молитве, и Феофан Затворник говорит, что при сухости в молитве, унынии нужно думать, что это твое естественное состояние, и не считать себя достойным утешения. Что же тогда подразумевать под мздой?

Ответ. Многие новоначальные утешение в молитве понимают как некую сладость, кровяное разгорячение. Естественно, таких людей нужно предостерегать от этого, призывать стремиться не к наслаждениям, а к действительно духовным плодам, которые перечисляет святитель Игнатий, — к вниманию и покаянию. Но ведь когда человек проливает покаянные слезы, он испытывает душевное облегчение. Даже когда он просто сокрушается о своих грехах, испускает хоть один вздох сожаления о них, это тоже приносит утешение, а значит, и наслаждение. И наоборот, без покаяния трудно молиться, а ведь святитель Игнатий призывает стремиться к покаянию. Значит, речь идет не о том, чтобы мы боялись благодати, — напротив, мы все стремимся к ней, все хотим быть с Богом и ее стяжание как раз и есть близость к Господу.

Благодать — не какая-то субстанция или стихия, подобная воде или воздуху, невозможно наполнить ею сосуд так, как мы наполняем его водой. Если мы считаем, что приобрести этот дар можно просто «зачерпнув» его, это не что иное, как духовное сладострастие. Благодать — это Божественное действие, слава Божия, Божественный свет, который тем больше освещает нас, чем ближе мы становимся к его источнику. И когда мы стремимся к Богу (а делать это нужно терпеливо, в течение длительного времени, смиряясь, если у нас что-то не получается или происходит медленно), такая любовь не может порицаться.

Важно не то, чтобы мы вообще не думали о будущей великой награде, а то, чтобы мы не стремились к быстрым результатам, к наслаждению ради наслаждения. Да, оно сопутствует богообщению, но не является его главной целью. В этом смысле предостережение святителя Игнатия очень важно, особенно для новоначальных. В то же время преподобный Серафим Саровский (а он, конечно, для нас не меньший духовный авторитет, чем святитель Игнатий) говорит, что цель христианской жизни — это стяжание благодати. Неужели их мнения противоположны? Святитель Игнатий говорит, что не нужно искать наслаждения благодатью, а преподобный Серафим Саровский говорит, что благодать необходимо обрести. Но противоречия здесь нет: нужно искать благодати, но не ради наслаждения.

Духовная же мзда есть богообщение. Господь Иисус Христос сказал Своим ученикам, что некоторые из стоящих рядом с Ним не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе (Мк. 9, 1). И состояло оно не в том, что горний Иерусалим спустился с неба к апостолам, а в том, что Господь Иисус Христос преобразился и показал апостолам Свою Божественную славу. Показал настолько, насколько они, как говорится в тропаре, могли ее вместить.

Вопрос. Преподобный Варсонофий Великий говорил, что нельзя вменять себе в заслугу ничего: никаких подвигов, никаких трудов. Нет ли противоречия в том, что мы должны думать о мзде и в то же время не задумываться о своих трудах?

Ответ. Конечно, человек не должен думать, что за конкретный труд, допустим за столько-то поклонов, он получит конкретную награду. Он должен трудиться, ожидая великой награды от Бога, и он ее получит. Хотя в своей беседе я уделил немного внимания тому, как нужно вести себя, чтобы получить награду: быть нетщеславным, втайне совершать добродетели и так далее, но в целом говорил скорее о том, что не нужно стыдиться и бояться самого ожидания мзды, ведь оно возбуждает нашу ревность. Награду мы не должны понимать как католики: за столько-то поклонов нам прощается столько-то грехов — это абсурд. Но мы должны осознавать, что мы делаем все, что в наших силах, и получим награду, которая неизмеримо больше наших трудов.

Вопрос. Старец Паисий Афонский пишет, что ради духовного преуспеяния монах должен оставить рассудочность, смириться и поработать сердцем, а монахиня — отмести зависть, духовно возмужать и руководствоваться рассудком, сердце же, наоборот, по его выражению, «притормаживать». Почему такая разница между монахом и монахиней, почему им даются противоречащие друг другу советы?

Ответ. Видимо, старец Паисий считал, что мужчины больше руководствуются рассудком, а женщины — сердцем. Первые слишком холодны в своих суждениях, вторые, напротив, слишком поддаются чувствам. Я не знаю, так ли это, а потому делать подобные обобщения не берусь, могу только объяснить смысл слов этого подвижника. На самом деле, думаю, мужчины тоже следуют своим чувствам, просто у женщин это проявляется иногда более откровенно. Психологи изучали реакцию мужчин и женщин на различные скорбные происшествия и заметили, что, когда мужчина находится на людях, он не позволяет себе слез, но без свидетелей большинство будут плакать так же, как и женщины. Многое в нашем поведении связано с расхожими представлениями о том, как каждый из нас должен себя вести: мужчина должен быть мужественным, а женщина — женственной (сейчас, правда, появились люди, которые поступают наоборот, но мы про них говорить не будем).

Нельзя однозначно говорить о том, что женщинам больше свойственна чувственное восприятие, а мужчинам — рассудочное. Да, женщины плачут при каждом удобном случае — это факт очевидный, однако мало о чем говорящий. Быстро появляющиеся слезы могут быть физиологической реакцией, ведь телесное строение женщины отличается от мужского не только наличием половых признаков. Женское тело устроено более тонко, и это естественно: организм женщины должен быть приспособлен к тому, чтобы носить нежного и уязвимого младенца. Точно так же мы имеем и разное строение нервной системы, что, впрочем, вряд ли позволяет называть мужчин более рассудочными, а женщин — более чувствительными. Последние порой обладают очень холодным рассудком. Разве женщины не выходят замуж по расчету? Не кокетничают и не делают многое другое весьма расчетливо, руководствуясь отнюдь не чувствами? С приведенным рассуждением старца Паисия я не могу полностью согласиться, но и не хочу его отрицать. Может быть, я в этом не разбираюсь.

Что касается того, что женщины не способны ни на какую работу мысли, то в наше время мы видим, что это не так. Женщины эмансипировались, они могут работать и инженерами, и водителями автобусов, и экономистами. Мужчины и женщины показывают в общем-то равные способности. Все дело в образе жизни. Почему женщина раньше не могла заниматься тем же, чем и мужчина? Потому что она была занята семьей. Не было такого, чтобы она и в браке состояла, и в то же время никаких результатов брачной жизни у нее не было или чтобы она блудила — и тоже без всяких последствий. У женщины были дети, много детей, она вообще ничем не могла заниматься, кроме их воспитания. Таким все видели предназначение женщины.

Есть единственный путь безгрешной безбрачной жизни — монашество. Здесь человек может проявить свои способности, но и в Церкви женщине не дается первенствующее место, она не может ни быть возведенной в священный сан, ни получить каких-то особенных должностей. Максимум, что может женщина в Церкви, это занять должность игумении в женском монастыре. И то в древности были женские обители, настоятелями которых были священники, но потом эта практика изменилась.

Вполне естественно, что женский ум (постепенно это сочетание даже стало устойчивым выражением) формируется образом жизни. Если женщина отказывается от монашеского пути, она получает свободу, но опять же в известных пределах. По крайней мере, там, где женщин брак не стеснял, они показывали не меньшие успехи, чем мужчины, например в политике. История знает немало выдающихся государственных деятельниц.

Вопрос. Неужели христианин совершенно свободен в выборе зла и добра? Почему апостол говорит: Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю (Рим. 7, 15)?

Ответ. Во-первых, можно предположить, что апостол Павел произносит эти слова от лица всех нас (хотя преподобный Иоанн Кассиан Римлянин считает, что так думать неправильно). Апостол говорит это искренне, но ведь можно по-разному делать то, чего не хочешь. Один совершает грех, порой и самый тяжкий, на деле, другой борется с ним, третий лишь в мыслях допускает его на малое время и затем отвергает. А четвертый и самые прилоги отсекает. Степени борьбы со страстями различны: апостол Павел мог испытывать борение с грехом на таком уровне, о существовании которого мы даже и не подозреваем, — на уровне тончайших движений души и ума. На этом мысленном уровне он испытал то, что мы часто познаём на деле, совершая определенные поступки, поэтому нельзя слова апостола Павла понимать буквально — будто он действительно делал не то, что хотел.

Что касается выбора между добром и злом, то мы реально выбираем между тем, чтобы совершить или не совершить греховное действие, а те, кто достигли высокого духовного преуспеяния, всё это наблюдают в виде душевных изменений, притом тончайших и незаметных для нас, хотя и у нас, конечно, существует этот уровень душевной жизни. Такие люди достигли свободы от греха в том смысле, что они не могут совершить его на деле, в них, как говорит преподобный Исаак Сирин, страсти остаются как бы праздными. Эти подвижники по сравнению с нами свободны от греховных деяний, но полной, абсолютной свободы никто на земле достичь не может. На одном из Соборов даже было принято постановление: тот, кто считает, будто святые, говоря о себе как о великих грешниках, делают это только из смирения, а на самом деле у них нет никакого греха, впадает в ересь. Во всяком, даже самом великом, человеке, будь то Иоанн Креститель или Серафим Саровский, происходит борьба с грехом. Мы знаем только одного человека, который достиг полного, абсолютного, совершенного бесстрастия, — это Пресвятая Дева Богородица, других таких людей не существует. Поэтому апостол Павел и говорит, что мы, с одной стороны, свободны (для одного эта свобода сохраняется на уровне поступков, для другого — на уровне слов, для третьего — на уровне мыслей; может быть, есть и еще более высокий, непостижимый для нас уровень), а с другой стороны, каждый из нас в той степени, в какой подвержен власти греха, делает не то, что хочет. Всякий борется с собой: один удерживает себя, чтобы не ударить собеседника, другой — чтобы не накричать на него, третий — чтобы на лице не показать своих чувств, четвертый — чтобы и мысли о гневе выбросить из головы… Но сама борьба идет во всех людях.

Вопрос. В учебнике по догматическому богословию говорится о том, что Бог предузнал, что те, кто раньше не знали о Христе, а теперь стали христианами, хорошо воспользуются своей свободной волей, и потому дал им благодатный дар восприимчивости к благовествованию о Нем, тем самым как бы предопределив их вступление в спасительную христианскую жизнь. Получается, что одних Господь предузнал, а других — нет, одни более способны к спасению, а другие — нет. Значит, есть избранники Божии, которым изначально дано больше благодати?

Ответ. Почитайте о предопределении у преподобного Иоанна Дамаскина. Предвидение не есть предопределение: если я что-то предвижу, вовсе не значит, что я это сам предопределяю. Если я изучил какого-то человека и знаю, что он очень надежен, то, естественно, поручу ответственное дело ему. Это не означает, что я поступлю несправедливо, не возложив это дело на того, который наверняка все провалит.

В высказывании, на которое вы ссылаетесь, ничего неправильного не сказано, сама мысль совершенно здравая, но она неправильно вами истолкована. Думаю, в книге должно быть и объяснение этих слов. Предопределение существует в том смысле, что Господь, предвидя наше произволение, позволяет ему действовать в определенных пределах. Мы делаем не то, что хотим, а то, что Бог нам предопределил, потому что знал, к чему мы будем наклонны. Есть такая пословица: «Бодливой корове Бог рогов не дает». Наполеон, например, собирался завоевать Россию и открыть путь в Индию, а кончил жизнь на острове Святой Елены. Что-то из задуманного он выполнил, а что-то у него не получилось. Так бывает и в добрых делах: человек предпринимает усилия, а Господь Своими неведомыми судьбами не дает этому совершиться. Сколько в России было прекрасных богословов, подвижников благочестия, которые многие-многие годы могли бы приносить пользу тысячам и даже десяткам тысяч людей! Но произошла революция — и большинство из них погибли, очень часто злой, несправедливой смертью. Они погибли в лагерях и ничего не успели сделать. Почему так? Мы не знаем, но в этом есть Промысл Божий.

Бывает, Господь пресекает злое, а бывает — не дает совершиться чему-то доброму, возможно, для того, чтобы наказать людей, недостойных благодеяний. Это нужно принимать с верой: мы просто должны верить в Промысл Божий, а не пытаться понять, почему происходит так, а не иначе. Антоний Великий, смущаясь царящей в мире несправедливостью, однажды в молитве попросил у Бога, чтобы Он открыл ему причины этого. И услышал голос: «Антоний! Внимай себе и не подвергай твоему исследованию судеб Божиих, потому что это душевредно».

Вопрос. Если Господь Сам всех нас создает, как же получается, что люди ведут греховную жизнь? И откуда у неверующих родителей верующие дети?

Ответ. Что значит «Господь нас создает»? Разве вас Бог непосредственно создал, у вас нет папы и мамы? Разве вы вместе с Адамом и Евой пребывали в раю? Конечно же, Господь не Сам всех нас создает, Он даровал первым людям бытие и способность производить себе подобных так же, как даровал ее и животным и растениям. А поскольку человек — существо разумное и имеющее бессмертную душу, то его воспроизведение происходит не только на телесном, но и на духовном уровне. Господь поддерживает наше бытие, но если мы будем думать, что каждый из нас в отдельности создан Господом, то действительно получится, что на Боге и лежит ответственность за то, что мы грешим. Не виноват, например, человек, что он такой сердитый, — почему Бог его кротким не сделал?

Если же говорить о вере родителей и детей, то что значит «верующие»? Вера — это действие не природы, а свободной воли человека, которое не передается по наследству. Каждый из нас сам совершает конкретный выбор.

Вопрос. Святитель Игнатий пишет: «Воздавай почтение ближнему как образу Божию, — почтение в душе твоей, невидимое для других»[1]. Как воздавать почтение ближнему невидимо — в своей душе?

Ответ. Я думаю, это значит уважать его, благоговеть перед ним как перед образом Божиим, не презирать другого человека, а, наоборот, ставить его выше себя. С таким же благоговением, с каким мы относимся к иконе, потому что на ней изображены святые лики, следует относиться и ко всякому человеку, потому что он есть изображение Божества — икона Божия. Насколько возможно в ограниченном существе воссоздать Бога, настолько Он там воссоздан, и, конечно, кто научился так смотреть на ближнего, тот по-настоящему и любит его. Иначе любовь наша соединяется с некоторым презрением, напоминает жалость к какому-то низшему страдающему существу: мы жалеем людей, как жалеем покалеченных животных, но это никак нельзя назвать истинной христианской любовью.

Естественно, если человек почитает ближнего внутренне, это и внешне будет проявляться — не в том смысле, что он будет креститься на собеседника и целовать его, как икону, а в соответствующем поведении. Если же кто-то говорит, что внутренне ближнего почитает, а внешне это никак не проявляется, напротив, он ругает, уничижает, осуждает, притесняет других людей, то, конечно же, никакого благоговения перед ближним на самом деле у такого человека нет.

Вопрос. Как нужно правильно расценивать желание наслаждаться красотами природы, живописью или музыкой?

Ответ. К природе можно относиться по-разному. Всякий нормальный человек любит ее красоту, это естественно. Но это чувство может быть утрировано, как, допустим, у японцев. Они каждый год любуются цветением вишни и превращают это в ритуал, основой которого служит языческое отношение к природе — ее обожествление. В этой религиозности есть элемент пантеизма, то есть всебожия: пантеисты не считают Бога отдельным абсолютным существом, а полагают, что все существующее и Бог — одно и то же. Естественно, они с восхищением относятся ко всякому проявлению божества — обоготворяют природу, животных... Так что даже любование природой может быть чрезмерным.

Что же касается произведений живописи и музыки, то это уже не естественные явления, не творения Божии, а плоды человеческого творчества. Соответственно здесь имеет место не одна чистая любовь к прекрасному — к ней примешиваются страсти. Не могут не примешиваться! (Надеюсь, что люди, разбирающиеся в музыке и живописи, не будут со мной спорить.) Произведение искусства должно обладать силой чувства, и чем она больше, тем более выдающимися являются картина, скульптура, музыкальная пьеса (конечно, при условии, что они отвечают эстетическим критериям). В противном случае эти произведения не будут интересны. Ну а какие чувства могут быть у грешного человека?

Святитель Игнатий говорит, что добро падшего человеческого естества всегда смешано со злом. Наши чувства неизменно имеют примесь страсти, потому что сейчас нет таких людей, какими Бог создал Адама и Еву. Для нас естественное состояние — то, в которое человек пришел после падения прародителей. Как очень тонко подмечает святитель Игнатий, первый человек создан по образу Божию, а уже потомки его произошли по образу Адамову, то есть по образу первого человека, но уже падшего. Естественно, что в любое произведение искусства человек (пишет ли он пейзаж или делает фотографический снимок) пытается вложить определенное чувство. Даже в самом выборе объекта фотографирования, предпочтении того или иного ракурса уже выражается личность фотографа, а значит, к этому примешиваются и человеческие страсти.

При помощи внешнего человек, как правило, пытается изобразить свое внутреннее состояние, найти отклик собственным душевным движениям. Я нарочно привел в пример фотографию: фотоаппарат, казалось бы, бесстрастный предмет, — но на самом деле никакой бесстрастности, а точнее, беспристрастности в искусстве быть не может. К любой человеческой деятельности непременно примешиваются наши чувства, грехи и страсти. Таким образом, совершенно очевидно, что наслаждение человека искусством — это не просто любовь к прекрасному, но и удовлетворение страстей.

Поэтому при восприятии произведений светского искусства нужно быть очень осторожным. Оно учит прекрасному, в чем-то воспитывает человека, но может и увлечь его в области недопустимые. Искусство, повторю, не может быть нейтральным, беспристрастным и всегда передает нам человеческие чувства, а стало быть, и греховные ощущения. Они тем сильнее, чем сильнее произведение. Этот закон касается и церковного искусства, только чувства там чистые. Церковь создала свою культуру, воспитывающую, возвышающую дух и душу человека. Пение в храме не сопровождается игрой на музыкальных инструментах, но это тоже музыка, тоже искусство, как и иконопись, церковная архитектура, литература.

Вопрос. Все исполнить нам почти невозможно, но ведь это не значит, что мы не получим блаженства, Царствия Божия? Рассказывается же в книгах об одном нерадивом монахе, которому после смерти явились два ангела и показали все его грехи. Однако, когда он сказал, что никого никогда за всю свою жизнь не осудил, они разорвали список его грехов. Неужели Господь и нас не может так помиловать? Или думать так — это гордость?

Ответ. А вот попробуйте никого не осудите! Человек, который приобрел добродетель никого не осуждать, уже достиг очень высокого преуспеяния. Кроме того, зачем нужно равняться на нерадивого монаха? Лучше, пока есть время, пока еще молоды, старайтесь изо всех сил, а не успокаивайте себя тем, что, мол, нам это невозможно, поэтому мы ничего делать не будем. А кто мешает вам быть ревностными монахами? Если человек не хочет исполнять заповеди, допустим не хочет бороться с гневом, думает: «Разорву всех на части, умру, а смиряться не буду», кто в этом виноват? Пришли как-то к Антонию Великому монахи, он стал им давать наставления, они отвечают: «Нет, этого мы не можем сделать». Он стал помягче: «Вот это сделайте». Они говорят: «И этого мы не можем исполнить». Преподобный тогда обратился к ученику: «Свари им похлебку, они немощные». Действительно, что еще таким людям можно сказать? Вы сами знаете, что у египетских монахов вареная пища считалась верхом невоздержания, чем-то невозможным.

И потом, нужно еще понять, что имелось в виду под нерадивым монахом. Может быть, этот человек много ел или сравнительно много спал — в древности такого монаха сочли бы нерадивым. Но если сравнивать с древними подвижниками нас, так мы все нерадивы: не можем ни подвизаться так, как подвизались они, ни поститься, ни уединяться, ни иметь такого послушания. Зачем нам брать с них пример нерадивости, если любой может взять его с нас? Самый ревностный из нас был бы нерадивым в то время, поэтому нужно не оправдывать себя историями про нерадивых монахов, а стараться изо всех сил. Возможно, тогда мы хоть что-нибудь исполним, хотя бы научимся не осуждать. Но если будем успокаивать себя вот такими неудачными примерами, тогда не исполним совсем ничего.

Вопрос. Я пришла в монастырь, ища спасения, а теперь вы мне открыли, что еще нужно искать награды — любви. Что же мне теперь делать, чтобы получить ее? Я запуталась.

Ответ. Думаю, что искать нужно, конечно, спасения, но спасение как раз и состоит в любви. Не может человек, который спасается или уже достиг спасения, ее не испытывать. Как же Господь его помилует без этого, если Бог Сам есть любовь? И как можно спастись, если мы не исполняем заповедь о любви к Богу и ближнему? Пусть даже мы ее часто нарушаем, но само стремление к столь возвышенной добродетели уже, собственно, и есть покаяние. Ведь покаяние — это не просто сожаление о своих грехах, а изменение в сторону совершенства. Пусть мы совершенства пока не достигли, но мы идем к нему. Пусть мы еще не достигли полноты любви, но мы стремимся к ней, и это уже спасительно для нас. Поэтому никакого противоречия нет. А если сразу поставить себе весьма скромные задачи, состоящие в том, чтобы не убить и не украсть, и этим ограничиться, то можно потерять ревность в самом начале. Что же вы будете делать потом, с годами, если у вас в самом начале движение к совершенству прекратилось и даже инерции уже никакой нет? Равняться на нерадивых монахов?

Мы должны стремиться к этой награде — Господней мзде. Знать, что даже за самые маленькие наши труды — примем ли мы одного из малых сих, дадим ли ему чашу холодной воды — маленькую мзду получим. Наш образ жизни, наше старание, понуждение не останутся без воздаяния. Конечно, хорошо получить великую награду — мзду многую на Небесах, но если мы не будем к ней стремиться, то не обретем вообще никакой. Вот для чего я говорил о поиске любви к Богу и ближнему, а не для того, чтобы вы подумали, что вам предъявляются слишком высокие требования, а значит, можно, как нерадивые монахи, ничего не делать.

Я могу привести вам другой, противоположный рассказ о нерадивом монахе. Один человек, будучи еще мирянином, уговаривал свою мать, чтобы она его отпустила подвизаться в обитель. Еле-еле та дала свое согласие: это был у нее единственный сын. Тот ушел и стал жить нерадиво, очень спокойно. Потом прошло какое-то время, он заболел, был в исступлении, ему показалось, что он умер. И вот он стоит среди тех, кому назначено отправиться в ад, и видит свою мать, которая говорит ему: «Сын мой, ты ведь ушел в монастырь, как же ты оказался здесь?» Тут на него напал страшный стыд, он пришел в себя и стал каяться. Поэтому берегитесь, чтобы с вами не произошло так, что вы, оставив мир, по смерти окажетесь в худшем положении, чем миряне.

Вопрос. Афанасий Великий перечисляет пять душевных страстей: гнев, страх, зависть, печаль, попечительность. Почему здесь не упоминается гордость? Она есть уже следствие перечисленного или наоборот?

Ответ. Мы привыкли к аскетическому делению на восемь главных страстей, хотя на самом деле это условность. Некоторые святые отцы говорили, что страстей три: славолюбие, сребролюбие и сластолюбие. Другие говорили, что две: славолюбие и сластолюбие. Есть и те, кто возводят все к самолюбию, поскольку от него происходят все остальные грехи. В иных книгах говорится о тьмочисленных, то есть бесчисленных, страстях. Тем не менее подобные систематизации составлены святыми отцами для того, чтобы удобнее совершать подвиг. Поэтому такое деление более или менее условно.

Например, Иоанн Лествичник, рассуждая о гордости, ссылается на мнение некоторых святых отцов о том, что есть гордость и есть тщеславие. Сам он больше согласен с мнением Григория Богослова, который считает их одной страстью, но, тем не менее, Лествичник предлагает говорить о них в отдельности, чтобы безумно (так смиренно преподобный о себе заявляет!) не нарушить порядка премудрых. Как видите, даже Иоанн Лествичник, которого можно назвать классиком аскетической литературы, считает деление страстей довольно-таки условным.

Вопрос. Что делать, если не могу избавиться от страсти празднословия? Не могу бороться со своим слабоволием, все время увлекаюсь, говорю много, а часто просто болтаю.

Ответ. Значит, нужно чем-то заняться: читать, молиться, избегать лишнего общения. Через внешнее ограничение эта страсть постепенно будет ослабевать. Понятно, что следует молиться об избавлении от нее, но в особенности необходимо избегать общения. Просто стараться безмолвствовать побольше. Прежде чем сказать — подумать: а обязательно ли говорить об этом? Может быть, промолчать?

Конечно, необходимо набраться терпения, потому что это пройдет не сразу. Если человек почувствует, что благодать его оставляет, когда он болтает и шутит, то, конечно, он будет вести себя иначе. Если же у человека пусто в душе, то он никакой разницы в своем состоянии не заметит, молчит он или болтает.

Вопрос. Старец Паисий Афонский говорит, что нужно всегда и на все иметь хороший помысел. Как на деле это можно исполнить? Ведь приходится искусственно искать хороший помысел в той или иной ситуации. Мы с одной сестрой даже ходили друг к другу с просьбой его придумать.

Ответ. Ну да, и в особенности трудно сделать это какому-нибудь злому человеку, который думает: «Где бы взять хорошую мысль? Меня она уже давно не посещала». А если серьезно, придумывать помыслы друг другу — совсем лишнее, ненужное дело. Хорошие помыслы — это евангельские заповеди, вот о чем нужно всегда помнить и чему следовать. Необходимо противопоставлять евангельские заповеди или святоотеческие изречения греховным помыслам. Об этом старец Паисий говорит в согласии с отцами древней Церкви — с тем же Исааком Сириным. Из наших русских подвижников рассуждает об этом Нил Сорский. Да и святитель Игнатий тоже указывает на такое противопоставление хорошего помысла греховному как на один из способов борьбы со страстями. Но этот способ подходит лишь в том случае, если у нас не слишком тяжкая борьба.

Вопрос. А нам не подходят слова святых отцов о том, что новоначальному полезнее в уме опускаться в преисподнюю, чем подниматься на Небеса?

Ответ. На Небеса нам не нужно подниматься в том смысле, что не нужно мечтать, искать каких-то высоких дарований прямо сейчас. Но это не значит, что не надо вообще думать о награде. Потом, опускаться умом в преисподнюю — это тоже дар Божий. Такое смирение, покаяние, память о вечных муках, страх перед ними тоже даруется от Бога.

Вопрос. Батюшка, в одних книгах говорится, что иночество последних времен будет слабым, в других — что за скорби оно окажется выше иночества первых веков. Где же истина?

Ответ. Как мы станем себя вести, таким оно и окажется. Если начнем оправдываться историями про нерадивых монахов, еще что-нибудь выдумаем, упорно не желая бороться со своими страстями, тогда и иночество будет слабым. Хотя если мы все-таки претерпим в иночестве до конца, то не лишимся своей награды. Но я от вас хочу и желаю вам — вне зависимости от того, сколько вы прожили, — монашеской ревности о Господе. Если мы будем ее иметь, то несмотря ни на что сможем оказаться в виде исключения не среди слабых, а среди ревностных. Пусть даже вокруг нас все будут слабыми, но зачем нам на таких монахов равняться? Давайте станем исключением из общего правила, ведь помешать этому никто не может, каждый человек свободен в своих духовных стремлениях.

Вопрос. Верно ли мнение о том, что нельзя не исполнять советы своего духовника, а если нет сил следовать словам наставника, то нечего и спрашивать, нужно поступать самостоятельно?

Ответ. Все зависит от того, к какому духовнику обратились. Если к такому, как отец Николай Гурьянов, то противление его словам может стать противлением Богу. Обыкновенный священник может и ошибаться, однако тому, кто обращается к нему с верой и упованием, Господь через этого наставника открывает Свою волю. И тогда пренебрежение полученным ответом уже будет греховным непослушанием.

Суть же моих рассуждений не в том, будто лучше не спрашивать, а в том, что лучше исполнять. Одна раба Божия подошла ко мне с вопросом: что ей делать? Я ответил: «Не знаю, может быть, стоит поступить так или вот так». А она: «Да нет, вы скажите, чтó мне делать». Я и сказал: «Идти в монастырь». Так эта женщина отпрянула от меня: «Зачем вы такое говорите?» — и после боялась ко мне даже подходить. Главное, сама из меня вытянула эти слова, я не хотел их произносить, а потом сама же и перепугалась.