Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 2. О необходимости исполнения заповедей

О необходимости исполнения заповедей*

Господь Иисус Христос во время Нагорной проповеди сразу сказал о том, что Он пришел не разрушить Моисеев закон, который являлся основой нравственности еврейского народа, можно даже сказать — основой нравственности всех верующих людей, но дополнить его. Да не мните, яко приидох разорити закон или пророки: не приидох разорити, но исполнити (Мф. 5, 17). Слово исполнити имеет в церковно-славянском языке два значения. В первом значении оно синонимично русскому «сделать», «исполнить». Во втором — соответствует русскому «дополнить», «восполнить». И мы должны понимать, что евангельский закон, преподанный нам Господом Иисусом Христом и относящийся ко всем христианам, тем более является обязательным для тех, кто посвятил или хочет посвятить всю свою жизнь Богу.

Да не мните, яко приидох разорити закон или пророки: не приидох разорити, но исполнити. Нельзя думать, что если мы избрали какой-то особенный образ жизни, то это позволяет нам нарушать заповеди. Наоборот, мы должны дополнить то, что в Ветхом Завете было преподано лишь отчасти. Аминь бо глаголю вам: дондеже прейдет небо и земля, иота едина, или едина черта не прейдет от закона, дондеже вся будут (Мф. 5, 18). Это, конечно, касается не таких обрядовых предписаний, как обрезание, разделение пищи на чистую и нечистую, жертвоприношение и тому подобное, — эти обряды уже устарели и потеряли смысл. Слова Господа касаются самого главного — нравственности. Дондеже прейдет небо и земля, иота едина, или едина черта не прейдет от закона, то есть ничто из того, что было преподано Моисеем, не изменяется, но только, можно сказать, усугубляется; то, что было сказано ему отчасти, то в полной мере, как бы в усиленной степени должно быть исполнено нами через заповеди, данные Господом Иисусом Христом.

Иже аще разорит едину заповедий сих малых и научит тако человеки, мний наречется в Царствии Небеснем; а иже сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небеснем (Мф. 5, 19). Конечно, все мы понимаем, что эти заповеди не являются малыми в том смысле, что они легки для исполнения. Если человек действительно пытался когда-то применить Евангелие в своей жизни, то он, несомненно, должен был убедиться в том, что некоторые евангельские предписания удается исполнить иногда с большим трудом. Поэтому назвать заповеди легко исполнимыми, повторю, никак нельзя. По крайней мере, для нас, несовершенных людей. Хотя апостол Иоанн Богослов и говорит: Заповеди Его тяжки не суть (1 Ин. 5, 3), но это, наверное, нужно понимать так: когда человек их исполняет, то они приносят ему облегчение и утешение. Они не являются тяжким ярмом, а, наоборот, доставляют человеку духовное наслаждение.

Наверное, здесь можно применить еще одно толкование. Очень часто мы легко пренебрегаем заповедями. «Что особенного, — думает человек, — если я нарушу ту или иную заповедь, когда сама ситуация меня вынуждает?» И очень часто мы пренебрегаем заповедями, презираем их, не находим их для себя обязательными. Многие из нас, наверное почти все, к этим нравственным законам относятся неправильно. Если мы возьмем для примера заповедь о том, что нужно сохранять безгневие, то должны будем честно себе признаться, что эта заповедь для нас действительно малая. Мы ее презираем и очень часто нарушаем, даже не считая нужным как-то оправдаться в этом нарушении. То же самое касается заповеди о том, что нам нельзя не только прелюбодействовать, но даже и смотреть на женщину с вожделением. Мы этой заповедью также очень легко пренебрегаем, почитая ее за некую малость. Подобное можно было бы сказать и о многих других заповедях. Поэтому слова Спасителя о малых заповедях, мне кажется, легче всего понять с точки зрения нашего внутреннего к ним отношения. Слово «малый» очень часто употребляется в Евангелии именно в таком смысле. Иногда малыми в Евангелии называются люди, которых мы почитаем таковыми, которых мы презираем. Но в данном случае это относится не к людям, а к нравственным предписаниям.

Господь говорит: Иже аще разорит едину заповедий сих малых и научит тако человеки, мний наречется в Царствии Небеснем. Но как можно этому научить? Научить можно и словами, и каким-либо учением, и примером. Примером мы можем научить и доброму и злому. Когда люди, видя наши дела, находят в них подтверждение евангельскому учению, это значит, мы учим доброму. Если же мы учим чему-то хорошему, но совершаем плохое, то учим злу. Таким образом, повторю, пример может служить или доказательством, или опровержением нашего учения, как будто бы и правильного. И конечно же, мы учим и непосредственно: часто даем людям те или иные житейские советы; общаясь со своими друзьями, поддерживаем их в чем-то или, наоборот, пытаемся от чего-то удержать. И если мы в этих случаях следуем Евангелию, тогда мы, как сказано в дальнейших словах Спасителя, творим и учим тому, что Он велел. Если же мы разоряем евангельские заповеди в поступках и вдобавок еще и учим этому, тогда, конечно, в Царствии Небесном мы наречемся меньшими. Может быть, это значит, что мы едва-едва спасемся и будем меньшими в том смысле, что не показали никакой ревности, никакого усердия. Но не исключено и такое, что мы вовсе не окажемся в Царствии Небесном.

А иже сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небеснем, — читаем мы далее. Действительно, это великое дело — прежде сотворить самому, а потом научить. Здесь нужно иметь в виду: научить других чему-то, чего мы не делали сами, невозможно. Не просто неполезно, а невозможно. Как я могу научить человека тому, что сам не испытал? Тому, в чем я не имею никакого опыта, никакого конкретного, настоящего знания? Если я буду учить чему-то в общих чертах, сам никогда этого не исполняя, то может выйти так, что я думаю, будто говорю правильно, а на самом деле искажаю действительность и что-то преподаю человеку превратно. И он, полагая, что следует нравственному учению, будет грешить. Пример того, как нужно сотворить и научить, нам подают святые отцы. Учителями нравственности для нас являются те, кто сам исполнил евангельские заповеди, например святитель Иоанн Златоуст, преподобный Иоанн Лествичник и так далее. И если кому-то из нас приходилось читать научно-богословские книги на нравственные темы, то мы могли увидеть громадную разницу между тем, что пишут святые отцы, и тем, что пишут светские ученые-богословы. По содержанию их творения как будто бы совпадают, потому что богословы также основываются на святых отцах. Но в богословских сочинениях нет жизненного переживания, не чувствуется непосредственного опыта, человек не понимает, как конкретно нужно делать то, о чем в этих книгах написано. И поэтому они бывают скучны, неинтересны и, что самое печальное, не полезны. В лучшем случае, они питают ум, но не дают никакого конкретного руководства для исправления человека, для покаяния, для нравственной жизни. А тот, кто сотворил и научил, получив опыт от творения воли Божией, тот справедливо наречется великим, потому что этот человек смог с Божией помощью и себя спасти, и другим принести пользу.

Я, конечно, не имею возможности сейчас истолковывать всю Нагорную проповедь, я хочу сказать именно об обязательности, важности исполнения заповедей для всех нас. К сожалению, мы под разными предлогами извиняем себе уклонение от исполнения заповедей, пренебрегаем этим. Господь сказал: Всяк убо, иже слышит словеса Моя сия и творит я, уподоблю его мужу мудру, иже созда храмину свою на камени; и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и нападоша на храмину ту; и не падеся, основана бо бе на камени (Мф. 7, 24). Всяк — всякий человек, ученый или простой, нравственный или в прошлом безнравственный, ревностный или нерадивый и так далее. Кто слышит словеса сия, то есть читает Евангелие, знает учение Господа и творит его, тот действительно мудрый человек. Он мудрый, потому что правильно относится, прежде всего, к самому себе, к спасению своей души, потому что он создает свою храмину на камне, то есть на заповедях. Храмина — это наша жизнь: подвижническая, монашеская жизнь или христианская жизнь в миру. Она должна быть создана на камне, то есть основана на заповедях, а не на каких-то, как говорит святитель Игнатий, произвольных подвигах. Подвиги есть лишь средство, а не цель. Это некий инструмент, используемый нами для того, чтобы следовать нравственному учению. И когда мы свою жизнь основываем на заповедях, а не на том, что является человеческим изобретением, тогда наш спасительный образ жизни становится прочным и основательным, потому что мы положили для этого правильное, разумное основание.

И тогда все те скорби и искушения, которые нам приходится испытывать, — а без внутренних и внешних скорбей спасение невозможно — не приносят нам вреда. А они, как следует из этого поучения Спасителя, должны быть обязательно. Испытывают эти скорби не только люди нерадивые и неразумные, но и ревностные и мудрые. И сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри. Можно попытаться найти в этих стихийных бедствиях, изображающих нравственную борьбу человека, какой-то конкретный смысл. Наверное, под дождем можно понимать те испытания, которые посылаются нам от Бога. Под реками — различные земные скорби. Под ветрами, наверное, можно подразумевать демонские нападения. А можно и просто, не вникая в такие тонкости, видеть в этих стихийных бедствиях обязательные, неминуемые беды, постигающие всякого человека, желающего жить по Богу. И поскольку у человека разумного дом стоит на фундаменте, на камне, то не падает, потому что основан на мудром душевном расположении — на исполнении заповедей. Если в жизни этого человека что-то изменяется, то он следует этому главному, основному принципу, а второстепенное, временное, частное может без вреда для себя оставить.

Вернемся к поучению Спасителя. И всяк слышай словеса Моя сия, и не творя их, уподобится мужу уродиву (то есть безумному. — Схиигум. А.), иже созда храмину свою на песце (Мф. 7, 26). На песце, то есть на «песке» каких-то человеческих изобретений (будь то даже подлинные монашеские подвиги или тем более подвиги мнимые). Например, человек придумал себе теорию, согласно которой ему нужно так-то молиться, так-то себя вести и тогда все у него будет хорошо и он не потерпит никакого вреда. И когда его постигают неминуемые искушения, то, конечно, дом этого человека падает и он оказывается как бы погребенным под развалинами собственных измышлений, собственных построений, не основанных на евангельском учении. Поэтому всякий монах — находится ли он в монастыре или, может быть, вынужден временно находиться в миру — если он правильно, по-евангельски себя ведет, то пребывает невредимым. Если же он терпит какой-то вред, то должен понимать: причина этого в том, что он оставил принцип, данный Самим Господом. Принцип, касающийся, во-первых, того, что мы должны исполнять все заповеди, не пренебрегать ими, не считать их малыми и ничтожными. А во-вторых, того, что строить всю свою жизнь нужно на этих заповедях. Мы не должны думать так, что в стенах монастыря, мы, так сказать, в безопасности, а выйдя за стены, мы уже за себя не отвечаем и ни в чем не виноваты. Это какое-то нелепое рассуждение. Многие оправдывают себя тем, что им приходится общаться с мирянами, находясь в монастыре или выходя в мир, — или вообще заниматься какими-либо суетными послушаниями и что это мешает им исполнять заповеди, для них это становится невозможным. Это когда-то, может быть в I столетии по Рождестве Христовом или в лучшем случае в IV веке в Египте, — думают они, — люди еще как-то исполняли заповеди, а сейчас это уже невозможно и даже думать об этом излишне. Нынче нужно думать о том, как бы отстоять свое место под солнцем. Некоторые думают о том, чтобы их не нагрузили лишней работой, другие — о том, чтобы их не раздражали и оставили в покое, третьи — чтобы их не порицали. И получается, что мы оказались в монастыре для спасения души лишь теоретически, а на практике мы заботимся о своем благополучии. Мы принесли из мира в своей душе все мирские страсти, то есть мир как бы вместе с нами пришел в монастырь. Все мирские понятия, желания, интересы — они все с нами, отличает нас только то, что мы оделись в черную одежду. И все эти недостатки, пороки в нас действуют, мы их защищаем, оправдываем, а к заповедям относимся, во-первых, бездумно, потому что не хотим строить на них свою жизнь, а во-вторых, с презрением, потому что считаем их чем-то малым, ненужным, чем можно легко пренебречь. Некоторым людям чуть ли не каждый день приходится напоминать о том, что нужно, например, смиряться или терпеть. На следующий день они это уже забывают, да еще и не от всех принимают такие замечания.

Конечно же, при таком образе жизни, а правильнее сказать, образе мыслей, ни о каком настоящем монашестве речи быть не может. Преподобный Иоанн Лествичник сказал, что монах — это тот, кто во всякое время и на всяком месте думает о том, чтобы исполнять евангельские заповеди. В этом суть монашества. И преподобный авва Дорофей говорит, что святые отцы изобрели монашеский образ жизни для того, чтобы удобнее было исполнять Евангелие. Но даже если этих удобств не будет, суть остается: монах — это тот, кто думает только о том, чтобы жить по Евангелию. Это его жизненная цель в каждое мгновение его жизни. Прежде всего исполнить Евангелие и потом уже то или иное дело, а не наоборот. Тем более не должен монах защищать себя, проявлять себялюбие.

Апостол Павел говорит, что есть три важнейшие добродетели: вера, надежда, любовь. Так же можно сказать, что есть три страшнейших порока, противоположные им: самоуверенность, самонадеянность и самовлюбленность, или самолюбие, при которых мы свое внимание отвлекаем от Бога и обращаем на самих себя. Мы во всем ищем своей пользы, — но не той пользы, которая будет пребывать с нами вовеки, то есть пользы для спасения своей души, а пользы телесной, при которой мы удовлетворяем свои временные, плотские желания и интересы.

Я уже сказал о том, что, по словам преподобного Иоанна Лествичника, монах — это тот, кто во всякое время, на всяком месте думает только о евангельских заповедях. В этом, повторю, суть монашества. Не в том даже, что мы молимся Иисусовой молитвой, не в том, что мы ушли из мира и живем в каком-то особом обществе, по особенному уставу. Ведь все это может измениться, как это было, например, в сравнительно недавние исторические времена, когда произошла революция. Со времени революции монастырей не было вплоть до Второй мировой войны, когда они вновь стали открываться. И те, кто были истинными христианами, выдержали испытания и искушения, а те, кто надеялись только на свой образ жизни, спотыкались и падали. Не наше дело их осуждать, потому что испытания у них были невыносимо тяжелые. Но, тем не менее, мы должны действительно устрашиться слов Господа Иисуса Христа: Иже аще разорит едину заповедий сих малых и научит тако человеки, мний наречется в Царствии Небеснем. А нам иногда представляются малыми не только заповеди, скажем, о гневе, но и самые важные. Уже не только евангельские, но даже ветхозаветные заповеди, такие как не убий, не прелюбодействуй, не укради, кажутся нам ничтожными, и мы с бесстрашием их попираем.

Господь говорит: Глаголю бо вам, яко аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в Царствие Небесное (Мф. 5, 20). Если наша праведность не будет больше праведности книжников и фарисеев… А какова была праведность этих людей? Они изучали закон Моисеев и старались, по крайней мере внешне, его исполнять, то есть они строго исполняли такие заповеди, как не прелюбодействуй или не убий, как об этом сказано в притче Господа о мытаре и фарисее. Наша праведность должна быть больше этой праведности, потому что если мы не будем вести себя строже фарисеев, то не войдем в Царствие Небесное. А наша праведность меньше праведности фарисеев. Если интерпретировать эти евангельские слова по отношению к монахам, то можно было бы сказать так: если ваша праведность не будет больше праведности мирян, то вы в Царство Небесное не войдете. Но больше ли наша праведность праведности наших прихожан?

У Антония Великого, когда он однажды по делам Церкви оказался в Александрии, спросили: «Отец, тебе, наверное, здесь суетно, шумно?» Он говорит: «Не более суетно и шумно, чем в пустыне». Когда его стали расспрашивать, что он имел в виду, то оказалось, что его каждый день искушает толпа демонов, которые являются ему зримым образом и изображают перед ним все пороки. И среди такого гомона, шума — даже не человеческого, а бесовского — он спасался и совершенствовался. Поэтому когда он находился в городе, то не чувствовал никакого изменения. Пожалуй, в пустыне ему было даже суетней, чем среди людей. Нечто подобное происходит у каждого ревностного монаха. Когда он ведет настоящий ревностный образ жизни, когда он молится, следит за своей внутренней жизнью, за своими помыслами, движениями души, то внутри него возникает такая борьба с искушениями, которые он должен постоянно преодолевать и побеждать, что у него уже нет сил на то, чтобы смотреть на что-то внешнее, постороннее. А кто смотрит на все внешнее, тот, значит, не ведет напряженной внутренней жизни. Монах должен, так сказать, на все смотреть изнутри. Он должен видеть вещи не так, как их видят обычно, глазами, а так, как они отображаются в его душе. Когда он, допустим, смотрит на женщину, то видит не саму женщину, а то, что возникает в его душе по отношению к ней. Он не столько обращает внимание на то, что воспринимают его чувства — зрение, слух и так далее, сколько на то, как реагирует на это его душа. Если человек находится в таком устроении, то он везде и всюду может пресечь неправильное движение души, в чем бы оно ни выражалось, и таким образом оставаться, если не совсем бесстрастным, то хотя бы до некоторой степени беспристрастным и невозмутимым, то есть сохранять самообладание. А кто этому не научился или не хочет учиться, тот везде и всегда будет возмущаться чем угодно.

Мы должны монастырь приносить с собой, куда бы мы ни приходили. Должны стараться, чтобы монастырь был всегда внутри нас. А мы, наоборот, мир принесли с собой в монастырь. Поэтому, конечно же, осудимся больше, чем книжники и фарисеи, больше, чем миряне. Мы должны учиться жить по Евангелию, а не рассчитывать на монастырские стены. Сейчас таких монастырей, где можно было бы спрятаться от мира, практически не существует. Сейчас нужно прятаться за стенами евангельских заповедей, а не за каменными стенами монастыря. Конечно, мы будем стараться создавать условия, максимально удобные для духовной жизни. Но надеяться на то, что наступит такое время, когда мы будем жить, как Антоний Великий или как Павел Фивейский, в пустыне и не видеть людей сорок лет, не стоит.

 

* * *

Вопрос. Святитель Иоанн Златоуст в толковании на Евангелие от Иоанна Богослова пишет, что при сотворении Господь поселил человека в раю, а после Своих крестных страданий открыл человеку Небеса. Из его толкования следует, что рай находился на земле. А святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет, что рай находился на Небесах, точнее, на первом Небе. Он ссылается на свидетельства апостола Павла и Андрея Христа ради юродивого о созерцании ими рая.

Ответ. Сам святитель Игнатий говорит, что на этот счет есть разные мнения. Некоторые считают, что рай был на земле и был уничтожен потопом, другие, — что он был на Небесах. Лишь бы мы попали или в рай, или на Небо.

Вопрос. Я просто подумал, что у святителя Иоанна Златоуста какое-то примитивное толкование относительно того, что рай находится на земле.

Ответ. Святитель Иоанн Златоуст — один из первых основательных толкователей Священного Писания, никто не был таким выдающимся экзегетом, как он. Все остальные толкователи отталкивались от него. В каких-то моментах он мог допускать и ошибки второстепенного характера. А уже впоследствии эти ошибки могли исправляться последующими толкователями Писания, которые исследовали его более внимательно. Иоанн Златоуст, если можно так выразиться, вспахал целину.

Вопрос. Посредством подвига Христова произошло примирение Бога с человечеством, так как Христос представил Богу Отцу безгрешное человеческое естество, и через десять дней по вознесении Христа человеку была ниспослана Божественная благодать Святого Духа. Почему для ниспослания благодати потребовалось время? Ведь Бог совершен и всемогущ, Он находится везде и соответственно благодать Ему везде соприсутствует?

Ответ. Я могу дать совет почитать толкования на Деяния апостольские, там об этом сказано. Конечно, эти десять дней были нужны не потому, что Господь не имел времени. Так можно спросить и почему Господь сотворил мир в шесть дней, а не в одно мгновение? И почему Господь сотворил мир именно тогда, когда сотворил, а не раньше? Если Он есть вечное неизменное Существо и всегда содержал в Своем Божественном уме замысел творения, то почему Он сотворил мир именно в определенное время? Это тайна, в которую мы проникнуть не можем, если не хотим, конечно, сойти с ума. Слишком вникать в эти вопросы опасно для ограниченного человеческого разума, который может этого не выдержать. Это первое. Второе, — нужно было, чтобы к сошествию Святого Духа внутренне подготовились апостолы. Они должны были собраться вместе, рассказать друг другу о вознесении Спасителя, должны были молиться, настроиться на определенный лад. Прийти, в конце концов, в состояние какого-то ожидания. Они должны были желать этого, ведь, когда проходит время, человек начинает желать чего-либо все больше и больше. Может быть, они должны были от этого даже смириться. Или, наоборот, должны были приободриться, воспрянуть от того уныния, которое было у них еще совсем недавно.

Наконец, этому есть и внешняя причина. Сошествие Святого Духа произошло в день Пятидесятницы. Ведь в это время, после Пасхи, все евреи собирались в Иерусалиме, а нужно было, чтобы апостольская проповедь прозвучала сразу после сошествия Святого Духа, чтобы апостолов слышало множество людей. Вспомните: когда возле Сионской горницы, в которой собрались апостолы, сделался шум, то туда сбежалось множество народа. В Деяниях апостольских говорится, что только уверовало три тысячи человек — это очень много. Притом там были представители разных народов. Они между собой говорили об апостолах: вот, мол, они, будучи галилеянами, говорят на нашем языке. Это тоже очень важная причина.

Вопрос. В творениях святителя Игнатия есть такой образ. Он сравнивает мирян и монахов с полевыми и оранжерейными цветами и говорит, что полевые цветы растут при любой погоде, переносят различные климатические изменения, им это вреда не приносит. А растения оранжерейные, более красивые, нуждаются в благоприятных условиях. Значит, соприкосновение с миром для монахов все же не безвредно?

Ответ. Конечно, монашествующим желательно жить в уединении. Но мы свой монастырь пока еще строим… Вот мы думаем про египетских подвижников, что они жили в каком-то необыкновенном уединении, но они, например, на жатву ходили в мир, потому что таким образом должны были зарабатывать себе на пропитание. А там они, конечно, встречались с женщинами, их могли подстерегать и разные другие соблазны. После жатвы они получали часть урожая, и это часто служило им пропитанием на целый год.

В любом случае, в каких бы обстоятельствах мы ни находились, мы должны помнить о цели. Уединение — это средство, а цель — это исполнение заповедей. Мы должны сохранить, так сказать, суть монашеской жизни, по возможности, конечно, пользуясь теми средствами, которые доступны в наше время. А если мы будем оправдывать себя тем, что не можем осуществлять свой подвиг, не можем стремиться к своему идеалу по той причине, что у нас нет необходимых средств, то мы погибнем.

Вопрос. Появление враждебных помыслов к духовнику — нормальное явление?

Ответ. Конечно, это явление ненормальное. Но такая брань может иметь место, и к ней нужно относиться разумно, как мы относимся, допустим, к появлению блудной брани или какой-нибудь другой. Сказать, что блудная страсть — это нормально, было бы, конечно, безумием. Так же и в отношении враждебности к духовнику. Но такое искушение может быть. Святитель Игнатий говорит, что одной из причин, возбуждающих брань и являющихся поэтому поводом для покаяния, является послушание духовнику (если, конечно, как замечает сам святитель Игнатий, имеется более или менее опытный духовник). Поэтому удивляться этой брани не нужно.

Вопрос. Батюшка, я очень сильно увлекаюсь послушанием, иногда даже забываю, что живу в монастыре. Как с этим бороться? Арсений Великий себе постоянно повторял: «Арсений, зачем ты вышел из мира?» Может, тоже таким образом напоминать себе о том, где находишься?

Ответ. Необходимо всегда помнить о Евангелии. Каким образом? Самое простое средство — это почаще его читать. И не только Евангелие, но и святых отцов — кому что больше помогает. Для чего мы читаем святоотеческие писания? Чтобы помнить о том, чтó мы должны делать, чему мы должны следовать. Допустим, авва Дорофей или Иоанн Лествичник не толкуют евангельский текст непосредственно, но они изображают перед нами евангельский образ жизни, и мы должны постоянно содержать его в уме. Чтением святоотеческой литературы мы постоянно освежаем память, наполняем ее нравственным учением Церкви и возбуждаем в себе ревность. Этим мы живем, поэтому должны постоянно этим дышать. Собственно, чтение святых отцов и напоминает нам о том, где мы находимся.

И конечно же, самое главное — это молитва. Благодать, которая приходит к нам через молитву, приводит нам на память изречения Священного Писания, возбуждает нашу совесть и так далее. Но помимо этих внешних средств должно быть понуждение себя. Мы должны помнить, что следовать Евангелию, заповедям нужно везде и во всем. Скажем, у тебя на певческом послушании возник какой-то конфликт. Братья не слушаются: один решил отдохнуть, а у другого вдруг заболело горло — да так, что он непременно прямо сейчас должен попасть к врачу. Ты должен, с одной стороны, как-то преодолеть эти трудности, чтобы исполнить послушание, а с другой — сохранить самообладание, не разгневаться. Заповеди-то нужны нам именно при деятельности. Общение друг с другом, казалось бы для нас вредное, на самом деле полезно по той причине, что обнаруживает наши внутренние немощи. Ведь брат не виноват, что ты рассердился. Он, так сказать, за себя отвечает, а ты отвечай за себя. Как бы он себя ни вел — ленился бы или что-то другое делал, пусть бы даже убежал с клироса, ты все равно не должен поддаваться страсти.

Вопрос. На одной из бесед вы сказали, что человек «обвенчан» с Господом благодатью и если теряет ее, значит, он согрешил и потому должен покаяться. Я читал у преподобного старца Силуана Афонского, который пребывал в возвышеннейших духовных состояниях (например, когда он молился, у него возникало ощущение, что если действие благодати продлится еще хотя бы секунду, то он умрет), что и его иногда оставляла благодать, он испытывал сухость в сердце и очень скорбел. Возникает вопрос: какое должно быть ощущение благодатного действия, чтобы быть уверенным, что ты не потерял обручение с Господом?

Ответ. Нам не сравниться со старцем Силуаном. Дай нам Бог достигнуть такого состояния, какое имел он, когда ему было хуже всего от удаления благодати: в то время его не оставляла непрестанная молитва, а это для нас почти несбыточная мечта. Не всем дано в равной мере испытывать действие благодати, но всё равно человек должен чувствовать в себе ее присутствие. (Это можно определить по многим разным признакам, о которых я сейчас не буду говорить: об этом пишет святитель Игнатий (Брянчанинов), преподобный Серафим Саровский и другие святые отцы; наверное, все об этом читали.) Нельзя равняться на святых и думать, что если мы не имеем той благодати, какая была у старца Силуана или Серафима Саровского, то у нас ее нет совсем. Она присутствует в каждом в разной степени. Если мы чувствуем умаление благодати, тогда надо постараться вернуть ее.

А бывает, что Господь дает бóльшую благодать, тогда у человека больше надежды на милость Божию. Когда действует такая обильная благодать, как в Серафиме Саровском во время беседы с Мотовиловым, то человек не боится и суда Божия — он уже сейчас на самом себе чувствует милость Божию. Конечно, все хотят быть уверенными в своем спасении, но и в этом есть разные степени: кто-то имеет надежду, кто-то кается и чувствует, что Бог прощает ему грехи, а кто-то имеет дерзновение. Если мы сейчас не сияем, как Серафим Саровский во время беседы с Мотовиловым, — это не значит, что мы погибнем. Но бóльшая надежда, уверенность в своем спасении, конечно, у того, кто имеет обильную благодать. Когда старец Силуан искренне, от всей души считал, что он достоин быть в аду, в то же самое время за его смирение в нем присутствовала и великая благодать, и ради нее он не отчаивался. Если кто-то, не имея такой благодати, стал бы думать, что он попадет в ад, то он не выдержал бы: испытал бы страшное, глубочайшее отчаяние и просто погиб. Для старца Силуана потеря благодати была действительно скорбью — такой человек готов даже и умереть, лишь бы неразлучно пребывать с возлюбленным Господом. Апостол Павел говорил (безусловно, он был облагодатствован не меньше, чем старец Силуан), что для него смерть — приобретение, потому что он желал соединиться со Христом, но ради апостольского служения вынужден был, так сказать, удаляться от Бога. Он понимал, что в этой жизни невозможно окончательно соединиться с Господом, поэтому смерть для него была вожделенна. Я думаю, это испытывали все апостолы и все угодники Божии, достигшие той же меры духовного совершенства.

Вопрос. У меня сейчас такое послушание, что волей-неволей приходится кого-то ругать, кому-то приказывать… Когда брат согрешит и я ему делаю замечание, то, бывает, испытываю действие гнева, раздражения. Может быть, иногда лучше не заметить оплошности брата, чем настоять на правильном исполнении работы и поддаться страсти?

Ответ. Нужно и бороться с собой, со своими страстями, и исполнять послушание. Если мы станем избегать ситуаций, в которых по своей немощи можем прогневаться, то, пожалуй, будем вынуждены отказаться от многих послушаний и вообще ничего не делать. Говорю в особенности начальствующим: нужно заботиться прежде всего о пользе дела, о благе ближнего и в то же время следить за собой. А если вы будете думать только о себе, замкнетесь в себе ради собственного спасения, то как раз и проявите презрение к ближнему.

Вопрос. А как быть, когда с кем-либо не можешь найти общий язык: человек тебя или не понимает, или просто не хочет слушать?

Ответ. Вообще-то у нас такого не должно быть. Каждому необходимо понять, что нужно смиряться, бороться с самомнением. В теории все мы — святые, а когда доходит до дела — заповеди для нас исчезают, будто их не существует. Например, кто скажет про себя, что он праведный? Никто — на словах мы все смиренные. Но если нас кто-нибудь обвинит, назовет даже не негодяем, а просто грешником — в нас уже все возмутится. Значит, смирение у нас существует только в уме, а сердце наше не смиренно. Также и прочие добродетели: пока нет искушений, мы еще как-то держимся, а как только искушение придет — оказывается, что все у нас непрочно. Вот мы и видим, что Евангелие для нас малó и когда доходит до дела, мы его отставляем в сторону.

Вопрос. Когда слушаю беседу — все понятно, а когда нужно исполнить на деле или проходит некоторое время, то все забывается.

Ответ. Так ведь от беседы еще никто никогда не исправлялся! Правда, в «Афонском патерике» об одном подвижнике, Косме равноапостольном, говорится, что он приходил в какое-нибудь селение (это происходило во время турецкого владычества), воздвигал крест, начинал проповедовать и что даже от самой его проповеди люди исцелялись. У меня не такая проповедь, чтобы вы после нее вдруг стали бесстрастными. Нужно себя заставлять, бороться с собой. Совет тогда приносит пользу, когда его исполняют, а не просто выслушивают.

Вопрос. Как относиться к просьбе ближнего? Помогать каждому независимо от того, о чем просят: срочно или не срочно, важно или не важно?

Ответ. Надо быть внимательными друг к другу, но нужно и подумать: не в ущерб ли это твоему основному послушанию и действительно ли человек нуждается в помощи или это его каприз. Смотря какая просьба: если нужно что-нибудь подержать, поднести или пойти кому-то что-то сказать — это можно сделать. Если что-то очень важное и срочное — все бывает, — тогда нужно помочь и в ущерб основному послушанию.

И просьбы надо выполнять щепетильно, тщательно, не быть безразличным. Например, тебя попросили принести требник, чтобы служить молебен для ктиторов, а ты не посмотрел и принес часослов. Собрались люди, обстановка торжественная, священник открывает книгу, а там — час первый. Какая нелепость! Начинается суета, и уже у всех смущение. Или священник, не глядя, открыл и читает: «Благословен Бог…», а потом оказывается, что это не молебен, а, например, вечерня... Мелочей нет: ты принес другую книгу и уже искусил одного из малых сих. Надо быть внимательным, никому не досаждать.

Такое случается, конечно, от безразличия. Именно потому, что все кажется ерундой. Мы не понимаем того, что, если выполнить свое дело хорошо, — всем братьям будет лучше. Когда бы вы работали на заводе или служили в армии — узнали бы почем фунт лиха: не будешь работать — нечего будет есть. У нас не видно этой зависимости, кажется, что живем мы сами по себе, а еда и всё житейски необходимое само по себе откуда-то появляется.

Вопрос. Бывает, я подхожу к кому-нибудь из братьев и даю задание по послушанию. Он один раз, скажем, пренебрег, во второй раз отказался, потом сослался на другое благословение. В следующий раз я просто не подхожу к нему, перестаю ему что-то поручать. Подскажите, как вести себя в этой ситуации?

Ответ. Надо этого брата перевоспитывать. Сказать ему раз, другой, и, если брат не послушается, — доложить настоятелю. Если вопрос, как тебе кажется, нравственного характера, можно сказать духовнику. Всем говорю: если вы хотите быть истинными монахами, вы должны вскакивать и не просто идти, а бежать на послушание. Тогда у вас появится такое душевное расположение, что вы и в молитве Иисусовой будете преуспевать.

Надо изо всех сил стараться бороться с собой. Вы должны понимать, что все происходящее с вами в монастыре, всякое искушение — это испытание вашего внутреннего состояния. Если у тебя на послушании какое-то искушение, ты должен его преодолеть. Зачем придумывать какие-то фантастические способы для того, чтобы смириться и стать таким, как евангельский мытарь, когда есть очень простой способ — послушание. Сказали — иди и делай. Если есть какая-то серьезная причина, чтобы не пойти, — скажи. А из-за того что человек постоянно выкручивается, становится непонятным: есть серьезная причина или он хитрит. Если бы вы были пустынниками — другое дело: там человек предоставлен сам себе. Но вы находитесь в общежительном монастыре, здесь другие порядки и законы: на первом месте — послушание, на втором — взаимопомощь.

Поймите вы простую вещь: когда смиряешься, когда работаешь, устаешь, терпишь оскорбления, то делаешь это для спасения своей души; а отказываясь от этого, — отказываешься от своего спасения. Мы ведь добровольно пришли в монастырь. Мы не в армии, не в тюрьме. Даже в миру на работе человек вынужден что-то терпеть: ему не нравится, но он терпит. А здесь что бы с тобой ни происходило — всё ради твоей души. И никто тут не хочет тебя обмануть!

Вот, например, при советской власти наместников не избирали, их ставил архиерей, причем он не мог назначить того, кого хотел, — все кандидатуры проверялись. Если он как-то умудрялся, то ставил своего человека, а если нет — ставил кого сказали. И, особенно в больших обителях, братья почти наверняка знали, что их наместник — «кагебист». Через него советская власть, коммунисты преследовали какие-то свои интересы. В то время в монастырь приходили действительно ревнители православия — те, кто, без сомнения, имел терпение и веру. Они благодарили Бога, что попали хоть в какой-то монастырь, — мужских монастырей всего-то было пять или шесть на весь Советский Союз. Наверное, поступить туда было труднее, чем устроиться работать в КГБ или в дипломатический корпус. И братья терпели всё от самых недостойных людей ради спасения своей души. А у нас вроде бы все свои, ничему плохому никто не учит, если заболеешь — к тебе всегда снисходят. Так что нам, наоборот, нужно себя ломать. Вы все сразу почувствовали бы великую пользу, если бы приняли такой простой совет: когда тебя зовут на послушание или кто-то из братьев просит помочь, вскакивай и быстро иди или даже беги.

Вопрос. Есть желание исполнять все, но, когда начинается какое-то искушение, пусть небольшое, уже кажется, что это слишком тяжело, просто невыносимо. Появляется помысел о том, что ты и не способен к этому послушанию, тогда отступаешь и ничего не делаешь. Как себя переубедить в таких случаях?

Ответ. Не надо оправдываться ни искушениями, ни тем, что бесы нас соблазняют. Искушение — это испытание, которое нужно преодолеть, выйти из него достойно. А не считать, что если искушение пришло, то ему обязательно надо поддаться. А дело, мол, исполню потом, когда искушения не будет. Я не думаю, что у нас есть искушения, которые мы не могли бы преодолеть простым понуждением себя. Нужно заставлять себя, делать наперекор — как говорится, назло себе или, выражаясь словами Евангелия, возненавидеть свою душу в мире сем (см. Ин. 12, 25). Когда не хватает сил — прибегай за помощью к Богу через молитву. Если брань сильная, мысли путаются и ты не можешь молиться умом, тогда нужно молиться вслух. Молись — и иди на послушание. Еще раз говорю, это совсем не маловажно. Не нужно ничем оправдываться. Тебя благословили — ты должен пойти и сделать.

Со мной был такой случай. Я был уже священником и приехал в отпуск к отцу Андрею (Машкову) в Александровку[1]. Он говорит: «Надо молебен служить». Меня только рукоположили, я на память ничего не знал и взял с собой требник, а отец Андрей закрыл его и говорит, будто с раздражением: «Не нужен тебе требник — давно уже должен служить без него». Я думаю: «Ну что ж? Сказали без требника, — значит, без требника». В храме прихожан, по-моему, не было, были две или три монахини певчие, но все равно неловко: люди посторонние. Я служил, а отец Андрей подсказывал мне каждые полфразы. Подскажет половину возгласа ектеньи — я повторю, еще подскажет — я дальше скажу. Так я и стоял. Может быть, отец Андрей меня испытывал, не знаю.

Сказали тебе — не думая, иди выполнять. Если не получится — отвечать будет тот, кто тебе приказал. Если считаешь себя неспособным сделать какое-то дело, но тебя благословили, иди и делай, ничего страшного не случится. Получится, — значит, ты принесешь пользу обители или себе самому. Не получится, опозоришься — приобретешь другую пользу: смиришься. Вот если бы тебе сказали: «Сунь руку в огонь», тогда, пожалуй, надо было бы подумать, слушаться или нет.

Вопрос. Духовник мне советует: «Смиряйся, даже пусть это будет в ущерб делу». Например, я два, три, пять раз смирюсь, но, если мне все-таки будет казаться, что он не прав, можно ли мне посоветоваться с ним еще раз?

Ответ. Бывает, что тебе дают правильный совет, ты некоторое время понуждаешь себя его выполнять, потом начинается смущение. Переспрашиваешь — тебе говорят то же самое, тогда ты приободряешься и продолжаешь так делать. Не нужно бояться переспрашивать. Допустим, ты веришь духовнику, но если начал смущаться и удерживаешь сомнение в себе, то потом ты перестанешь исполнять благословение просто потому, что у тебя, так сказать, иссякнет сила духа. Поэтому лучше еще и еще раз прийти и спросить — ничего страшного. Если ты один раз исповедовал, к примеру, блудные помыслы и тебе сказали, как нужно себя вести, это не значит, что тебе больше никогда не надо открывать блудные помыслы. Ты будешь снова и снова о них рассказывать, тебе будут говорить то же самое, и, приободрившись, ты вновь и вновь будешь бороться и в конце концов почувствуешь благотворное действие этой борьбы. Так в любом деле.

Что касается ущерба делу — ущерб ущербу рознь. Прежде всего, нужно думать о душе, так учит авва Дорофей. Конечно, нужно заботиться и о послушании, чтобы не вышло большого ущерба делу. У нас регулярно собирается духовный собор: настоятель, духовник, эконом, казначей, — они обговаривают и решают все вопросы. Каждый, выражаясь советским языком, докладывает свой участок работы, и тогда все всё знают. Так что духовник, дающий тебе совет, знает, где можно допустить ущерб делу, а где нельзя.

Вопрос. Я не чувствую, когда говорю по страсти, то есть не замечаю, что оскорбляю людей. Бывает так: я вижу, что брат на послушании допустил какую-то ошибку, и стараюсь ему намекнуть, как можно это исправить. При этом у меня нет намерения оскорбить, даже наоборот — мысль как-то подбодрить брата, помочь ему, а он обижается. Что вы мне посоветуете?

Ответ. Конечно, если человек грубый, то он может так подбодрить, что другой в уныние впадет. Раз тебе высказывают замечание о твоей грубости, значит, ты должен принять его к сведению и стараться исправиться: следить за языком, воспитывать в себе доброе расположение, избегать фамильярности. Наверное, это от свободного обращения.

А насчет того, что хочется подбодрить брата, чтобы он лучше работал… Поскольку ты рядовой послушник и не являешься старшим на каком-нибудь послушании, то ты обязан доложить старшему, пусть он принимает меры. Ты можешь сказать об этом духовнику, — конечно, прежде всего, в связи с твоим внутренним состоянием. Можешь сказать эконому или, если дело серьезное, даже настоятелю. Но ты не имеешь права никому лично делать замечание. Расспросить, разузнать ты можешь, но свое мнение ты должен сказать старшему по послушанию.

Мы, с одной стороны, не должны презирать ближнего, пренебрегать его заблуждениями и его прегрешениями, с другой стороны, как немощные, мы не имеем права обличать сами — должны докладывать старшим. Таким образом, мы и сами не погрешим (а мы обязательно поддались бы страсти) и не оставим человека без исправления. Поэтому, когда кто-то о ком-то рассказывает старшим, это не нужно рассматривать как донос. Можно, конечно, с разным чувством это делать: один расскажет, просто заботясь о брате или о благосостоянии монастыря, а другой — для того, чтобы досадить брату, чтобы его наказали. И если такое чувство есть, это, конечно, нехорошо.

Вопрос. Батюшка, мне иногда кажется, что со мной поступают несправедливо, в чем-то обделяют, обходят. Как относиться к таким помыслам?

Ответ. В Глинской пустыни жил такой старец Феодот. Он всю жизнь был только рясофорным. Кельи своей не имел, жил на кухне, где нес послушание. Сами знаете, что это самое суетное и тяжелое послушание, какое может быть в монастыре. А на старости лет его даже выслали из монастыря: началась перепись населения, а у него не было паспорта. Архимандрит Илиодор, воспитанник Глинской пустыни, который в то время был настоятелем другого монастыря, помог ему вернуться в обитель. В мантию старца Феодота постригли лишь в последние дни перед смертью.

А ведь этот старец имел многие благодатные дарования. Например, он был прозорливым. Когда у какого-либо брата было искушение, он приходил к нему в келию, просил, чтобы его угостили чаем, и начинал беседу на пользу этому брату. На стул никогда не садился — сидел на полу, пил чай из полоскательной чашки и, чтобы не обжечь руку, надевал рукавицу. Однажды архимандриту Илиодору (тогда еще иеродиакону Иоанникию), когда он задремал, было видение, будто он в раю и видит там старца Феодота. Проснувшись, он нашел Феодота на дворе, где эконом бил его веревкой. В другой раз благочинный, выйдя из церкви во время утреннего богослужения, заметил над кухней столп света. Заглянул в щелку двери и увидел Феодота, который молился с воздетыми руками и из уст которого выходил пламенновидный свет. Такой был человек — действительно подвижник.

Кто тебя обделит, если ты Богу угождаешь? Благодать ведь раздаем не мы. Допустим, здесь все несправедливые, пристрастно, корыстно относятся к тебе, но Бога-то нельзя обмануть. Если ты смиренный, усердный в Иисусовой молитве, отсекаешь свою волю, угождаешь Богу, так кто отнимет у тебя твою благодать?

Вопрос. Вы сказали, что есть два средства для стяжания благодати — непрестанная Иисусова молитва и исповедь помыслов. Но бывает, что ты так загружен послушанием, что не можешь внимательно помолиться и нет времени исповедовать помыслы. Может быть, есть еще третий способ стяжать благодать — через терпение скорбей?

Ответ. На самом деле никаких скорбей у нас нет, это преувеличение. Как мы относимся к чему-то, так оно и выглядит — или скорбью, или обыкновенным делом. Если бы даже были скорби, то терпение в них мы приобретаем как раз Иисусовой молитвой. А при откровении помыслов бывает облегчение всякой брани, всяких искушений. Все это прекрасно знают, поэтому когда человек говорит: «Я такой голодный, что у меня даже нет времени поесть», это просто глупо. Именно через эти два делания мы восстанавливаем свои силы. А если мы не хотим прибегать к ним — сами виноваты.



* Беседа в мужском монастыре Всемилостивого Спаса, 9 мая 2001 года.

[1] Александровка — поселок городского типа в Одесской области.