Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 2. Ответы на вопросы

Ответы на вопросы*

Вопрос. Если я стараюсь непрестанно молиться, но иногда произношу молитву невнимательно, как бы автоматически, то не поминаю ли я имя Божие всуе? Что значит поминать имя Божие всуе?

Ответ. Когда мы стараемся непрестанно повторять Иисусову молитву, то это не является нарушением заповеди, запрещающей произносить имя Божие всуе. Если иногда мы и произносим молитву невнимательно, механически, то делаем это не специально, не из пренебрежения, а по своей неопытности или, может быть, из-за недостатка благодати.

Произносить имя Божие всуе значит произносить его напрасно, как некую поговорку. Сейчас это довольно распространенный грех. Это очень нехорошая привычка, она говорит о том, что мы не понимаем, какое имя мы произносим и Кого призываем, пусть даже механически. Ведь когда мы, например, находимся рядом с каким-нибудь уважаемым человеком и нечаянно произносим его имя, а на его недоуменный взгляд не знаем, что ответить, то, наверное, у нас будут неприятности из-за такого непочтительного отношения к человеку. А когда мы всуе произносим имя Божие, то нам по недостатку веры кажется, что это ничего не значит. На самом же деле это оскорбительно для величия Божества, поэтому нужно произносить имя Божие с благоговением. Например, древние иудеи вообще считали невозможным произносить имя Божие вслух (конечно, это уже крайность, но я привожу это как пример). В некоторых мистических течениях иудейства считалось, что знающий имя Божие может творить чудеса. В некоторых памятниках раввинистической иудейской литературы чудотворения, которые совершал Господь наш Иисус Христос, кощунственно объясняются именно тем, что Он мог совершать чудеса не потому, что Он Сын Божий, и не потому даже, что Он праведник, но потому, что Он якобы узнал имя Божие и произносил его.

Я говорю это просто для того, чтобы показать, каким уважением у иудеев пользуется имя Божие. Конечно, иудеи отступили от правой веры, не приняли Христа, но все-таки у нас с ними есть общие корни — и они и мы принимаем истины, преподаваемые в Ветхом Завете. У иудеев было такое мистическое движение, последователи которого занимались размышлением над именем Божиим, углублением в него, его созерцанием. Сосредоточиваясь на имени Божием, они приходили в экстатическое состояние и считали, что таким образом познают истину. Вот пример того, с каким благоговением, пусть даже неправильно, люди относились к имени Божию. И поэтому просто так произносить «не дай Бог», «ой, Господи» — это нехорошо.

Вопрос. Когда я пою на богослужении, то у меня не получается вникать в слова песнопений, так как приходится постоянно думать о голосе. Мне кажется, что это неправильно, но иначе я не могу. Грешно ли так петь на службе?

Ответ. Для того чтобы внимательно молиться, когда поешь, нужно дойти в пении до некоторого автоматизма. Когда произнесение слов при пении будет происходить естественно, само собой, тогда ты сможешь заботиться и о внимании к самим словам. Если же о внимании ты заботиться будешь, а о правильном пении нет, то, может быть, сама ты и будешь внимательно молиться, но зато остальные люди, присутствующие на службе, молиться не смогут точно. Ты будешь петь «праведно», но все люди в церкви будут грешить. Поэтому, раз уж ты находишься на певческом послушании, нужно волей-неволей заботиться о внешней стороне пения, хотя в идеале она должна соединяться с внутренней.

Нужно научиться петь так естественно, просто и легко, чтобы можно было обращать внимание и на духовную сторону пения, чтобы твое пение действительно было молитвой. Певчие как люди, от которых зависит молитвенный настрой всех находящихся в храме, в особенности должны обращать внимание на свое внутреннее душевное состояние. Если они, по недостатку опытности, не могут делать это во время пения, то должны готовиться заранее: перед службой внимательно помолиться, не поддаться пустым, суетным и греховным помыслам. В какой-то степени это отразится и на пении.

Вопрос. Авва Дорофей толкует слова в той день погибнут вся помышления его (Пс. 145, 4) в том смысле, что после смерти душа забывает всех своих родных. Допустимо ли такое толкование?

Ответ. Может быть, он имеет в виду не то, что душа совершенно не помнит никаких своих земных связей, а то, что у нее, так сказать, меняются ориентиры, меняется отношение ко всему. Испытывая действие благодати, любовь Божию, душа чувствует привязанность к Богу и душам праведников, которые являются ей родными по духу, а земные связи теряют для нее значение и как бы бледнеют.

Сейчас для нас (конечно, не для всех, а для христиан нерадивых) земные, родственные связи являются более сильными, чем связи духовные. Любовь к родителям, детям, братьям, сестрам и другим родственникам в нас сильнее, чем любовь к братьям и сестрам во Христе, пусть это будут прихожане той церкви, в которую мы постоянно ходим, или сестры, живущие вместе с нами в монастыре. Это происходит по той причине, что земные чувства действуют в нас сильно, а благодатные, духовные — очень слабо. Духовно близкие нам люди для нас не столь родные, потому что мы не чувствуем той близости, которая существует между нами во Христе. Мы все крещены во имя Пресвятой Троицы, то есть мы родились от Бога. Мы все причащаемся единого Тела и Крови Христовых, то есть у нас как бы одна плоть — Плоть Христова, и одна кровь — Кровь Христова. Вот этой кровной связи во Христе мы не чувствуем, а кровная связь по плоти в нас сильна.

Вопрос. Можно ли сказать о мучениках, что они, претерпев телесные страдания, победили страсти? Или же они погибли, будучи еще страстными, но страсти прощены им за мужество в исповедании?

Ответ. Наверное, однозначно ответить на этот вопрос нельзя. Конечно, мученики боролись со страстями во время тех страданий, которые они терпели. Конечно, они мобилизовывали все свои силы и отчаянно, истово молились, чтобы Господь их укрепил в страдании. Конечно, они сподоблялись великой благодати. Как рассуждает об этом святитель Игнатий (Брянчанинов), тот путь, которым подвижники благочестия шли в течение десятилетий, мученики проходили за несколько часов крайнего напряжения сил.

В то же время мы знаем, что те из мучеников, которые оставались живы и которых в православной традиции принято называть исповедниками, впоследствии проявляли некоторые человеческие слабости. Известно, например, что во времена святителя Киприана в Карфагенской Церкви возник вопрос о так называемых падших — людях, которые во время гонений из страха или под пытками отреклись от Христа. Исповедники Христовы, полагая, что имеют особые заслуги перед Церковью и перед Господом, дерзали выдавать падшим разрешительные грамоты. Может быть, исповедники были связаны с этими людьми родственными узами или же те умели вызвать у них жалость к себе. Святитель Киприан Карфагенский воспрепятствовал этому и сказал, что давать разрешительные грамоты имеет право только епископ или священник с ведома епископа. Почему он так поступил? Потому что из-за неразумной жалости и милосердия исповедников падшие, которые должны были приниматься в Церковь через покаяние, не исполняли положенной епитимии и, таким образом, по мнению святителя Киприана Карфагенского, не очищались в достаточной степени от своего тяжкого падения — отречения от Христа. Мы видим, что эти исповедники (фактически мученики) ошибались, проявляли ложное, неуместное милосердие — то есть они не были бесстрастными. Значит, нельзя сказать, что мученики побеждают в себе страсти до такой степени, что становятся совершенно очищенными и не имеют даже никаких наклонностей к греху. Может быть, бесстрастие и не является единственным, так сказать, самым важным для спасения свойством. Человек может обладать некоторыми страстями и в то же время иметь наивысшую добродетель — любовь к Богу.

Вопрос. Мне непонятно изречение Исихия Иерусалимского: «Первое дело — внимание; потом, когда заметим, что подошел вражий помысл, бросим на него с гневом слова клятвы из сердца; третье за тем дело — помолиться на него… чтобы иначе ум не пошел вслед этого мечтания»[1]. Старица говорит, что нужно просто молиться против помыслов. Если можно, объясните на каком-нибудь примере.

Ответ. Старица правильно говорит, что нужно молиться против помыслов, но сначала помысел надо увидеть. Если у нас нет внимания, значит, мы и помысла не увидим. Как мы можем молиться против помыслов, когда, не имея внимания, мы принимаем все помыслы подряд и тут же их исполняем? У нас почти нет промежутка времени между принятием помысла и исполнением его на деле. Мы в этом похожи на животных: как собака увидит кусок мяса и сразу хочет его схватить, так поступаем и мы. Поэтому, конечно, внимание должно быть прежде всего. Человек смотрит внутрь себя, наблюдает, что в нем происходит. Если он видит какой-либо помысел, то должен определить, что этот помысел собой представляет: может быть, это хороший помысел, например практический. Если ты несешь послушание на кухне и тебе приходит помысел посолить суп, а ты этот помысел отвергаешь, то суп получится пресным. Или, например, если тебя кто-то оскорбил и тебе пришел помысел сказать «прости», а ты его отвергаешь и начинаешь на этого человека кричать, то это, конечно, неправильно, это не борьба с помыслами.

Итак, сначала ты должна помысел увидеть, а потом оценить. Если, как я сказал, во время послушания тебе приходит невинный житейский помысел, относящийся к твоей работе, то в этом ничего греховного нет, иначе мы под предлогом стремления к бесстрастию будем портить всякое дело. Но если тот же помысел приходит во время правила, то это уже грех — на правиле нужно забыть обо всем. Потом помысел нужно оценить с точки зрения нравственности: соответствует он Евангелию или нет. Но опять же нужно иметь в виду, что во время правила лучше не принимать никаких или почти никаких помыслов. Иногда во время молитвы приходят душеполезные помыслы; от самого действия молитвы могут появиться помыслы смирения и покаяния, но и к ним нужно относиться с большой осторожностью и относительно них советоваться со старицей или духовником.

Далее. Если ты понимаешь, что помысел греховный, то должна против него вооружиться. Исихий Иерусалимский говорит, что нужно с гневом бросить в этот помысел слова клятвы. Но, конечно, этот его совет не нужно понимать буквально. Проклинать помысел словами «будь ты проклят! чтоб ты провалился! чтоб ты пропал!» — нелепо. Сколько ты его ни проклинай, лучше не будет. Но если понимать под словами «бросить с гневом слова клятвы» внутреннее противление греху, негодование на него, то это правильно и хорошо.

И потом мы сразу начинаем молиться против помысла. «Молиться против» значит молиться о том, чтобы Господь укрепил нас в борьбе с этим помыслом. Мы не можем отбросить помысел своими силами, даже если напряжемся и всей душой ему воспротивимся. Может быть, некоторые преуспевшие подвижники, укрепленные благодатью, и могут прогонять греховный помысел таким образом, но новоначальные едва ли. И поэтому мы должны воспротивиться и тут же призвать Господа на помощь. Однако если мы не будем сопротивляться, а станем только молиться, то мы можем принять помысел, вступить с ним в собеседование и одновременно молиться. Таким образом, у нас в душе останется и страстный помысел, которым мы будем всё более и более увлекаться, и молитва, которая, наоборот, будет все более ослабевать, потому что внимание будет постепенно перетекать в этот греховный помысел. Поэтому сопротивление, «слова клятвы, с гневом бросаемые из сердца», по выражению Исихия Иерусалимского, обязательно должно быть, хотя оно само, без молитвы, совершенно бессильно. Итак, важны внимание, оценка помысла, сопротивление и молитва. Конечно, можно в заключение добавить: легко сказать, да трудно сделать, — но другого способа вести брань с помыслами нет.

Вопрос. После вашей проповеди о заповеди о любви к Богу и ближним у меня появилось желание приобрести эту добродетель. Нужно ли стремиться к исполнению именно этой заповеди или стараться более о послушании и молитве?

Ответ. Я думаю, что мы должны стремиться к исполнению всех евангельских заповедей, и в том числе наивысшей из них — заповеди о любви, которая, как выражается апостол Павел, является соединением всех добродетелей. Но стремиться к этому нужно разумно. Мы не можем перескакивать сразу через несколько ступеней и мчаться к наивысшей заповеди. Если мы понуждаем себя к внимательной Иисусовой молитве, которая является не самой любовью к Богу, но как бы своего рода изображением, образом любви к Богу, то таким образом мы понуждаем себя к любви Божией. В древности некоторые подвижники так и называли непрестанную молитву — любовь Божия. Когда мы понуждаем себя к непрестанной молитве, — не просто занимаем ею всё свое время, но собираем свой ум, отвлекая его от всех земных пристрастий, — то мы понуждаем себя любить Бога, и благодать содействует нам. А когда появляется любовь к Богу, то от нее естественно, как свет от солнца, исходит любовь к ближнему. Не может быть любви к Богу без любви к ближнему. Любовь к ближним — это признак присутствия в человеке первой и наибольшей добродетели — любви к Богу.

Возможно и обратное: понуждая себя любить ближних, допустим терпя от них какие-то обиды, унижения, прислуживая людям, стараясь снисходить и угождать им, пусть даже в мелочах, мы приобретаем любовь к Богу, потому что это две взаимосвязанные вещи. Об этом говорит апостол Иоанн Богослов. Когда Спасителя спросили об одной заповеди: Какая наибольшая заповедь в законе? — Он, естественно, присовокупил к ней и вторую: Вторая же подобна ей — показывая, что они неразделимы (см. Мф. 22, 36 и 39). Он как бы сказал: «Вы не можете иметь любви к Богу, потому что вы не имеете любви к ближнему». Поэтому, понуждая себя к покаянной молитве, как будто бы эгоистичной, ведь содержание ее — это наше собственное покаяние, прощение только наших грехов, мы незаметно начинаем чувствовать, как по мере усугубления внимания и покаяния в Иисусовой молитве в нас появляется любовь к ближнему, сочувствие к нему, предпочтение его себе, мягкость, снисхождение, смирение, приветливость.

Вопрос. Авва Дорофей пишет, что тот, кто подвизается ради того, чтобы получить воздаяние за свои дела, поступает неразумно, а тот, кто подвизается из любви к Богу и добродетели, поступает разумно и находится в сыновнем состоянии. Объясните, пожалуйста, его слова.

Ответ. По общепринятому учению святых отцов есть три степени духовного состояния христианина: рабская, наемническая и сыновняя. Те, кто подвизаются, чтобы избежать наказания, подвизаются как рабы. Те, кто подвизаются ради награды, — как наемники. А те, кто трудятся из любви к самой добродетели, достигли высшего состояния и подвизаются как сыны. Но Господь не всегда дарует человеку такую благодать, чтобы он сразу имел бескорыстную любовь к добродетели или к Богу. Чаще всего человек постепенно восходит от рабского состояния к высшему, но нужно сказать, что высшего состояния достигают немногие. Дай нам Бог приобрести хотя бы первое состояние — иметь настоящий страх Божий и не грешить. Судя по тому, как мы бесстрашно грешим, нельзя сказать, что мы имеем сыновнюю любовь к Богу. Для того чтобы достигнуть состояния любви, нужно пройти целый ряд этапов, да и не всякий, как я уже сказал, этой степени достигнет. Поэтому, чем мечтать о том, что мы имеем любовь к Богу, лучше приобретем сначала настоящий страх Божий. Это обязательно скажется на нашем душевном состоянии и поведении. Может быть, потом мы постепенно взойдем и на высшие степени.

Начинать нужно с чего-то малого, а то мы мечтаем о любви и при этом не имеем ни страха Божия, ни желания награды на Небесах. Кто желает получить награду? Тот, кто верит в будущую жизнь как в совершенно очевидную реальность. Можем ли мы о себе сказать, что мы ясно верим в вечную жизнь, что достижение вечного блаженства является для нас целью каждое мгновение нашей жизни? Разве в нас не возникает много разных призрачных, суетных целей: преуспеть в каком-то деле, получить похвалу от какого-то человека и так далее? Мы боимся, что о нас плохо подумают или накажут, а Бога отнюдь не боимся. Желаем земных наград, например, чтобы нас перевели на лучшее послушание или еще как-нибудь поощрили. Ждем от других любви, хотим, чтобы независимо от нашего поведения нас любили духовник, настоятельница, старица. И получается, что все наши интересы не духовные, а земные. Давайте не будем мечтать о возвышенных добродетелях, а приобретем хотя бы самое низшее из описанных состояний, но так, чтобы оно изменяло нашу жизнь или по крайней мере на нее влияло. Тогда мы будем видеть, что мы действительно что-то приобрели.

В том, чтобы служить Богу из страха, нет ничего унизительного, как и в том, чтобы трудиться ради награды, потому что эта награда состоит не в деньгах и не в каких-то земных благах, а в вечном блаженстве, в общении с Богом.

Вопрос. Батюшка, а если человек вначале не имеет ни любви к Богу, ни страха Божия, что же им движет?

Ответ. Нельзя сказать, что в нас совсем нет любви к Богу и страха Божия. Поскольку мы получаем от Бога благодеяния, чувствуем в себе благодать, которая дается нам в таинствах, то у нас есть и благодарность, и любовь к Богу, но действуют они в нас слабо. Нельзя сказать, что в человеке сначала бывает один только страх, а потом одна только любовь. Есть и то и другое, но что-то действует слабее, а что-то сильнее, и это заставляет нас двигаться к тому, чтобы приобрести нечто большее. Я не спорю, что кто-то, возможно, и приобретет любовь к Богу сразу, но, наверное, нужно рассчитывать на меньшее, а большее придет в душу помимо нашего ожидания.

Вопрос. Как нужно вести себя, чтобы претерпеть укор или обиду с пользой для души? Я хотя и промолчу, но в душе все горит и поэтому смущаюсь, что не получаю пользы от молчания.

Ответ. Промолчать — это уже хорошо, но надо еще внутренне побороться с грехом. Мы сдержали страсть, чтобы она не вышла наружу, но нужно ее победить внутри самого себя, то есть молиться так, чтобы прошло смущение от гнева и обиды. Если это произойдет, то мы получим пользу. Однако и то, что мы сдерживаемся (если это не проявление скрытности, лукавства или коварства), уже является признаком некоторого преуспеяния. Хотя бывают люди от природы молчаливые, которые строят всякие козни и планы о том, как отомстить. Конечно, в таком случае молчание не принесет пользы. А если ты сдерживаешься и потом пытаешься внутренне преодолеть страсть, по крайней мере скорбишь о том, что ты ей поддался, это уже какой-то результат.

Вопрос. Я очень довольна жизнью в монастыре и счастлива здесь. Говорит ли это о том, что я не желаю получить награды в будущей жизни?

Ответ. Всякий человек ищет счастья: кто в институт поступает, кто замуж выходит или женится, кто карьеру желает сделать, кто в монастырь идет. Искать счастья свойственно человеку, но в чем оно состоит — на это почти у всех людей разные взгляды. Я тоже считаю, что жить в монастыре очень хорошо и что, если бы даже нас не ожидала никакая награда, все равно здесь лучше, чем в миру. Когда мне говорят о том, как соблазнительна жизнь в миру, я даже недоумеваю, что там такого соблазнительного, если в миру все может вызывать у человека только отвращение, негодование и страх.

Монах в монастыре счастлив уже на земле, даже если он и не какой-то особенный подвижник. Это очень правильное чувство. Конечно, это не только оттого, что у нас беспечальный образ жизни, здесь и трудностей много, но и оттого, что мы получаем благодать, чувствуем, как происходит наше внутреннее очищение. От всего этого мы счастливы и до какой-то степени ощущаем блаженство. И это есть предвкушение вечного блаженства. Мы уже сейчас избрали образ жизни, про который Спаситель сказал: Разве вы не знаете, что в будущей жизни не будут ни жениться, ни замуж выходить, а будут, как Ангелы на небесах? (см. Мк. 12, 24–25). Мы стараемся подражать ангелам, и Господь нас укрепляет и утешает. Я думаю, что большинство сестер в монастыре счастливы, иначе и быть не может.

Вопрос. Спаситель говорит: Кто не несет креста своего и идёт за Мною, не может быть Моим учеником (Лк. 14, 27). А что значит не брать креста, но идти за Спасителем?

Ответ. Это значит желать быть учеником Спасителя, но в то же самое время не желать терпеть скорбей, которые естественно проистекают из следования за Христом. Тот, кто хочет идти за Христом, но при этом не хочет ради Него страдать, испытывать скорби, — не может стать Его учеником, то есть не может научиться от Него добродетельной жизни. Мы читаем Евангелие и воспринимаем учение Спасителя умом, а нужно научиться воспринимать его сердцем. Умом мы следуем за Господом, а сердцем ничего от Него не воспринимаем. Например, мы знаем, что нужно любить ближнего, но не можем любить его — Господь еще не научил наше сердце любить. И в этом смысле мы не сможем стать учениками Спасителя, если не захотим страдать за Него, то есть бороться с собой, терпеть обиды и так далее.

Вопрос. Во время приезда патриарха меня перевели на другое послушание: я три дня работала в трапезной с утра до позднего вечера, не успевала читать Евангелие и не была на правилах. А после трех дней вдруг обнаружила, что молюсь в несколько раз лучше, чем раньше, с такой теплотой и такими слезами, каких не было, когда я молилась в течение дня и на правиле. Почему так?

Ответ. Так и должно быть, потому что в это время ты слушалась и смирялась. Господь дает молитву не тому, кто дерзновенно и горделиво ее ищет, а тому, кто смиряется и отрекается от своей воли. И в этом нет ничего удивительного. Молитве мешает не наша занятость, а наша гордость, и больше ничего. Препятствия не снаружи, а внутри нас — только наши собственные страсти являются заслоном между нами и Богом, а не какие-то обстоятельства, суетное послушание и так далее.

В статье «О молитве Иисусовой» святитель Игнатий (Брянчанинов) описывает такой случай: один подвижник, зайдя в просфорню, поклонился трудящимся там братьям как-то особенно низко, и у него так начала действовать благодать молитвы, что он даже вынужден был уединиться в келии и не мог исполнять послушание. Старец Силуан имел дар непрестанной молитвы и молился за весь мир, при том что нес послушание эконома. В Пантелеймонове монастыре тогда жило больше двух тысяч человек! Конечно, он был экономом не всего монастыря, а только его части, но все равно это огромное хозяйство. Множество рабочих, которые иногда его ругали. И все это ему не мешало. Почему? Потому что он был смирен.

Значит, это иллюзия, что нужно обязательно уединяться, что кто-то нам мешает спасаться, мешает молиться. Конечно, когда человек увлечется своим делом, он отвлекается от молитвы, но если он исполняет послушание со смирением, то готовит свою душу к молитвенному предстоянию. Целый день человек бегает, крутится, суетится, а потом встает на молитву — и вдруг его душа исполняется благодати. Об этом говорит и Лествичник — эта истина известна с VI века! А мы никак не хотим ее принять — нам все время мешают молиться. К уединению человек может перейти только из смиренного состояния, к которому его подготовит послушание в монастыре.

Знаменитый подвижник Онуфрий Великий подвизался в пустыне в полном уединении, но начал он с общежительного монастыря. Этот монастырь и сейчас известен, он находится в окрестностях Иерусалима. Сначала он подвизался среди братии, а потом уже ушел в пустыню, притом по откровению. Так что не нужно роптать на свое послушание, лучше ропщите на свою гордость, на свои страсти — они вам мешают.