В сегодняшнем евангельском чтении на литургии мы слышали замечательные слова, которыми Господь наш Иисус Христос начал Свою проповедь: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 4, 17). В этих кратких словах заключается, в сущности, все учение истины, вся истинная религия. Этими словами проповедовал Иоанн Креститель, этими же словами продолжил проповедь о покаянии Господь. Каков смысл слова покайтесь, или, согласно некоторым современным переводам, кайтесь? Я надеюсь, что все мы хорошо знакомы с творениями святителя Игнатия (Брянчанинова), который уделяет покаянию особенное внимание, считая его сущностью христианской жизни. Но что понимать под покаянием? Только ли осознание своих грехов, сожаление о них, чувство скорби и печали о том, что ты совершил нечто противное совести и евангельскому учению и этим прогневал Бога?
Если мы вспомним, что говорил Иоанн Креститель тем, кто приходил к нему каяться, то увидим, что в покаянии, кроме сокрушения и печали о грехах (что само по себе, конечно, очень важно), есть и еще нечто весьма значимое. Для того чтобы покаяние было истинным, а не фиктивным, необходимо иметь желание исправиться. Когда к Иоанну Крестителю обращались люди, осознававшие свою греховность — а это чувство, наверное, есть почти у всякого человека, за исключением разве что людей с уже совершенно окаменевшим сердцем, — но не желавшие исправлять свою жизнь, он обличал их очень жестко, даже гневно. Делал он это не из ненависти, а потому, что таким откровенным, грубым обличением желал разбудить в них совесть, освободить оледеневшие души от холода, который их сковывал, и таким образом научить людей настоящему, внутреннему, а не декларативному покаянию. Он говорил им такие слова: Порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева? сотворите же достойный плод покаяния и не думайте говорить в себе: «отец у нас Авраам», ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму. Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь (Мф. 3, 7–10). Итак, человек сравнивается здесь с деревом, которое или плодоносит, то есть приносит плоды, достойные покаяния, или посекается и вметается в огонь. Покаяние — это дар Божий. Вопрос кто внушил вам бежать от будущего гнева? подразумевает ответ: «Бог». То есть мысль о покаянии внушает Господь. Но нужно принести плоды, достойные этого Божиего дара, и тогда покаяние принесет пользу, а иначе оно будет для человека бесполезным. Этому есть пример в Евангелии: бесплодное и весьма печально окончившееся покаяние Иуды Искариотского. Он раскаялся в том, что сделал, но не сотворил плодов, достойных своего раскаяния и насильственно прервал свою жизнь.
Слова о том, что нам необходимо сотворить плоды, достойные покаяния, всем знакомы и уже привычны. Однако, когда дело доходит до осуществления этого предписания Священного Писания в жизни, мы находим много причин, чтобы сделать для себя необязательным это внушение свыше. Мы, повторю, должны не только каяться, но и приносить плоды, достойные покаяния. А плоды эти — деятельность, соответствующая духу покаяния. Например, человек признаёт себя грешником, скажем, видит себя гневливым, мстительным, злопамятным, вспыльчивым. Соответственно плодами, достойными покаяния в отношении страсти гнева, будет борьба с этой страстью, сопротивление ей, понуждение себя к искоренению ее из своей души. То же самое можно сказать и о других страстях и пороках.
Итак, покаяние, как мы видим из самогó евангельского учения, — это не только признание своей греховности, пусть даже самым искренним образом (нельзя сомневаться в искренности тех людей, которые приходили к Иоанну Крестителю и просили, чтобы он омыл их в водах Иордана), но и борьба с грехом, понуждение себя к добродетелям и исполнению заповедей. И если подобного понуждения нет, то и покаяния быть не может.
Часто с нами происходит следующее. Допустим, мы поддались в мыслях действию нечистого помысла или, что весьма часто бывает, осуждению, обиде, злопамятству (люди, ведущие внимательную жизнь, в большей или меньшей степени должны это замечать), осознали свою греховность, может быть рассказали об этом на исповеди, что, конечно, имеет немаловажное значение, но самостоятельно бороться, противостоять греху мы не хотим. Причины этому мы находим иногда совершенно нелепые, а иногда — вроде бы разумные, имеющие более или менее убедительный вид. Иногда мы можем говорить следующее: как же можно не обижаться на человека, когда он поступил явно оскорбительно? Или: как можно удержаться от нечистых помыслов, когда постоянно вокруг нас женщины? Мы, мол, от воззрения на них уберечься не можем, а за воззрением, естественно, приходят помыслы. Это глупые оправдания, потому что так мы всё сваливаем на обстоятельства, от нас не зависящие. Но ведь в конкретных обстоятельствах мы находимся волей Божией, значит, оправдывая ими себя и свою греховность, мы обвиняем Бога в том, что Он не дает нам возможности жить безгрешно. Бывают и более убедительные оправдания. Например, мы утверждаем, что грешим потому, что у нас нет достаточного опыта, нас неправильно учат, мы еще не стяжали благодати, — и вообще, всему свое время, постепенно Господь все как-нибудь устроит. Такими объяснениями мы оправдываем собственную бездеятельность и отсутствие ревности в борьбе с грехом.
Когда же мы каемся, искренне осознаём, что те или иные страстные мысли или поступки являются злом, что мы должны этому противостоять, тогда мы уже не можем не возненавидеть грех. Даже если грех насилует нас, против нашей воли пытается в нас удержаться и не поддается быстрому искоренению, мы тем не менее испытываем к нему ненависть, отвращение, а это, естественно, приводит к сопротивлению. Если же у нас нет отвращения ко греху, значит, покаяние наше либо притворно, либо мимолетно, как некий всплеск чувства вины. После этого кратковременного всплеска мы возвращаемся в прежнее равнодушное состояние.
Почему у нас такое медленное преуспеяние, такая косность в стремлении к добродетели? Почему мы медленно приобретаем смирение, почему не можем избавиться от страсти гнева, осуждения? Почему мы чувствуем, что пребываем в том же состоянии, в каком пришли в монастырь, а иногда даже видим, что совершаем какие-то поступки, которых до монастыря, может быть, себе бы не позволили? Потому что мы имеем не настоящее покаяние, а только лишь теоретическое, умственное осознание греха с некоторым сожалением о нем и не делаем тех выводов, какие должен делать истинно кающийся человек. Мы не оказываем сопротивления страсти, которое при искреннем сознании греха было бы естественным, не имеем самопонуждения, не вступаем в борьбу. И такое пассивное покаяние оставляет человека малоплодным или даже бесплодным.
Все вы знаете, что Павел Препростый достиг высочайшего преуспеяния меньше чем за год. Из обыкновенного, неграмотного крестьянина, невежественного не только в мирском, но и в духовном отношении, он превратился в подвижника, творящего чудеса. Конечно же, это произошло благодаря его послушанию, простоте, но в этом послушании и в этой простоте проявилась его ревность, понуждение себя к истинно монашеской жизни.
Необходимо сказать еще вот что. Нельзя путать равнодушие и нерадение с простотой и смирением. Есть, конечно, и другая опасность — принять гордость за ревность. Но из страха впасть в гордость нельзя отказываться от ревности. Мы должны не просто исполнять свой долг: вычитывать определенное правило, посещать богослужение, регулярно исповедоваться, открывать помыслы, но иметь ревность об очищении своей души, молиться изо всех сил и все, что бы мы ни делали, делать с огоньком, с «солью». Спаситель сказал: Если соль перестанет быть соленой, то что с ней делать? Вон выбрасывают ее (см. Мф. 5, 13). И нам необходимо иметь в себе «соль», то есть ревность, потому что если при всех наших подвигах, притом еще весьма скромных, мы не будем иметь ревности, то они окажутся подобными несоленой и потому безвкусной и непригодной для употребления пище.
Истинное покаяние, повторю, состоит в сопротивлении греху. Когда нас посещает какой-либо греховный помысл и начинает действовать страсть, мы противимся ей, отвращаемся умом от соблазнительного помысла, усиленно молимся против него, упрашиваем Господа, чтобы Он избавил нас от действия этой страсти. Мы стараемся молиться так, чтобы умом удалиться от соблазна, перестать собеседовать с обольстительным внушением диавола, и таким образом совершается покаяние. Во время борьбы происходит, если так можно выразиться, надрыв человеческих сил. Бывает необходимо приложить такое чрезвычайное усилие, что в результате возникает естественное сердечное сокрушение, осознание своего полного духовного бессилия. И когда мы начинаем от всей души призывать Господа, тогда и получаем помощь Божию. В этой борьбе мы осознаём, что сами по себе мы — ничто. Именно в тот момент, когда мы понимаем, что даже при напряжении всех наших сил нам все же недостаточно их для борьбы с грехом, и приходит к нам познание своей немощи. А это и есть настоящее опытное смирение. Если бы мы не достигли состояния крайнего напряжения сил, то не увидели бы их недостаточности, их ограниченности и продолжали бы думать, что если мы в чем-то грешим и отступаем от добродетели, то это только потому, что не хотим напрягаться. А вот если бы напряглись, заставили себя, то у нас бы все получилось.
В этом сопротивлении той или иной страсти также рождается покаяние — не в том смысле, что человек осознаёт тот или иной свой грех, а в том, что ощущает свою всецелую греховность, удобопреклонность ко греху, совершенное нравственное бессилие. Конечно, при борьбе человек может и поддаться греху, что бывает едва ли не чаще, чем сопротивление страсти до конца. Это происходит или по причине гордости, которая отсекает помощь Божию (а собственных сил человека оказывается недостаточно), или же по причине лукавства, которое склоняет его к принятию греховного помысла и к мысленному падению. Таким образом, у человека чередуются победы, способствующие познанию им своего бессилия, и поражения, которые, однако, если он правильно на них реагирует, также способствуют пониманию своей немощи и греховности. Конечно, такие падения нежелательны, но в жизни они случаются очень часто. Нужно, повторю, делать из них правильные выводы: не отчаиваться, а смиряться, поступая, как говорит преподобный Иоанн Лествичник, подобно мудрым кормчим, которые во время бури направляют лодку под волну, потому что волна вынесет ее на верх гребня. Если же мы будем стараться удержать лодку наверху, тогда следующая волна обязательно ее сокрушит.
В этом состоит мудрость: и из побед, и из невольных поражений делать вывод о своей греховности и немощи. Может быть, из поражений — более о греховности, из побед — более о немощи, но так человек будет промыслительно смиряться до тех пор, пока окончательно, глубочайшим образом не убедится в своем полном нравственном бессилии. Не только умственно это осознает (ведь все здравомыслящие люди понимают, что сами мы не способны почти ни на что), но почувствует своим сердцем: он такой и всегда будет таким, таково его естество. И этот человек всегда, и днем и ночью, будет сознавать себя, если можно так сказать, в высшей степени недостаточным для того, чтобы самостоятельно вести нравственную борьбу, самостоятельно противостоять диаволу. Это, собственно говоря, и есть внутренняя сторона покаяния. Поэтому наш покаянный плач происходит не только от осознания того, что мы кого-то оскорбили и обидели, или, наоборот, оттого, что нас кто-то оскорбил и мы не можем это потерпеть, но он является и результатом нашего внутреннего опыта. Этот опыт, это осознание собственной немощи приводит нас в такое состояние, что от горечи пребывания в столь опасном, страшном положении мы не можем не сокрушаться. Вот что есть истинное покаяние.
Но такое покаяние возможно только в том случае, если человек поставит перед собой не теоретическую, а именно жизненную цель — жить по Евангелию. Когда он постоянно, каждый день, каждый час будет думать только об одном: как исполнить заповеди, как не нарушить их, не пойти против них. И когда он предъявит к себе такое строгое требование, он увидит, насколько трудно его исполнить. Но люди, как говорит о том и старец Василий Поляномерульский, часто рассуждают так: «Кто в наше время может исполнить заповеди? Это нереально! Слава Богу, что мы не пьянствуем или еще чего-нибудь страшного не совершаем». Конечно, если человек так думает, то он будет чувствовать себя спокойно и своей греховности не увидит. Разве что, по попущению Божию, впадет в какой-нибудь тяжкий грех.
А тот, кто ведет внимательную жизнь, хотя внешне как будто никак и не проявляет своего покаяния, никак не выказывает внутренней борьбы, на самом деле каждый день опытно познаёт свою немощь и греховность. Многократно побеждая и побеждаясь, он все более и более убеждается в том, что он самый последний, худший из всех, хуже, как говорит преподобный Григорий Синаит, животных и даже самих демонов. Такое смирение может выражаться в разных словах. Старец Силуан, например, говорил о себе, что после смерти будет в аду; Пимен Великий уверял своих учеников, что по кончине будет там, где сатана; другие подвижники утверждали, что они хуже всякой твари; Антоний Великий считал, что все спасутся, а только он один погибнет. Неважно, в каких словах это выражается — иногда человек по-настоящему, истинно смиряясь, не умеет выразить словами своего сердечного чувства. Но только так — при внимании к себе, при строгом требовании к исполнению заповедей и при внутренней борьбе — можно прийти к истинному смирению. От подобной борьбы рождаются настоящие слезы. Подвижники, совершавшие знамения и чудеса, плакали день и ночь, ибо предъявляли к себе требования евангельские.
А мы не только евангельских, но даже и ветхозаветных заповедей к себе не относим и если исполняем ту или иную заповедь из Моисеева закона (не убий, не прелюбодействуй, не укради), то уже считаем себя праведными людьми. Мы предъявляем к себе требования современного общества, основанные на представлении о том, как должен вести себя приличный человек, и полагаем, что этого достаточно. Потому, естественно, у нас нет необходимой борьбы и покаяния, потому мы и не приносим плодов, достойных покаяния. Вот и получается, что человек, только что отставший от греховной жизни, вначале кается искренне, поскольку тяжкие грехи, совершенные им до его обращения к вере или до прихода в монастырь, очевидны и трогают его сердце. И если он, избавившись от этих тяжких грехов, не приступает к строгому исполнению Евангелия, то у него создается иллюзия, что он живет праведной жизнью и ничего страшного не совершает. И сокрушение пропадает, потому что, как ему кажется, сокрушаться не от чего.
Возвращаясь к началу разговора, хочу еще раз подчеркнуть: истинное покаяние в смысле глубокого сердечного сокрушения рождается именно в борьбе с грехом, что мы и видим на примере святых отцов. Арсений Великий, когда плел свое рукоделие, клал себе на колени платок, и от непрестанного плача этот платок всегда был мокрым. Кто-то из подвижников сказал: «Мне кажется, если бы можно было слезами омыть тело человека, оно стало бы нетленным». Вот какое значение придавали отцы покаянному плачу. Но если мы не будем строго к себе относиться, то никогда не обретем покаяния и, конечно, его плодов. Когда мы оставим прежние тяжкие грехи и приступим к внимательной жизни, жизни строгой по отношению к своей совести и евангельским заповедям, тогда начнем приносить плоды покаяния, а вместе с этим усугубится и само наше покаяние.
Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что проповедью покаяния начинается и заканчивается Евангелие. Покаяние есть начало, середина, конец и совершенство духовной жизни. Еще раз повторю: истинное покаяние должно рождать понуждение. Без борьбы со страстями, без понуждения себя к исполнению заповедей ни о каком покаянии речи идти не может. Если мы не будем себя понуждать, то к нам в полной мере будут относиться слова Иоанна Крестителя: Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь.
***
Вопрос. Вы говорили о Павле Препростом, который сподобился такой благодати, что одним словом изгонял демонов. Я читал, что однажды с ним произошло следующее. Антоний Великий послал к нему некоего человека, сказав: «Иди к ученику моему Павлу, он изгонит из тебя беса». А Павел, когда тот пришел, допустил такую мысль: «Почему великий Антоний послал бесноватого для исцеления именно ко мне?» Правильно ли я понял, что демон отказался выходить и стал препираться именно по той причине, что Павел допустил гордую мысль?
Ответ. Допустим, это так. Но для нас это неактуально, так как никто из нас бесов не изгоняет, да к тому же и Антония Великого у нас нет. А кроме того, надо иметь в виду, что Павел Препростый достиг столь возвышенного состояния через послушание святому человеку, он преуспел благодаря тому, что беспрекословно, от всей души слушался Антония Великого, достигшего христианского совершенства. Это беспрекословное послушание приносило ему всегда только пользу и ничего другого никогда принести не могло. Поэтому если бы он оставил мысль о том, что достиг всего только через послушание, и стал бы приписывать подвиги себе или почитать себя высшим своего духовника, то для него это было бы равносильно тому, чтобы враз уничтожить все плоды своих трудов.
В нашем случае, поскольку никто из нас чудес не совершает, то буквально это повествование воспринимать не нужно. А то, что нельзя допускать гордости и самомнения — это, конечно, правильно. Если ты чего-то достиг, в чем-то преуспел, нужно стараться очень внимательно за собой следить, чтобы все приписывать Богу. Не духовнику или наставнику, которые хотя и более опытны, чем бóльшая часть братии, но все же не являются великими духоносными старцами. Повторяю, нужно все приписывать Богу: «Я ничего не сделал — это Промысл Божий, это Господь так устроил, это милость Божия».
Впрочем, если говорить серьезно, то к нам этот совет также трудно отнести. Все сказанное выше относится к людям, приближающимся к совершенству, сподобившимся каких-то духовных дарований: конечно, не чудотворения, но, например, дара любви, непрестанной молитвы, глубочайшего смирения, какой-нибудь иной особенной добродетели или вообще бесстрастия. Мы же с вами ничего подобного не имеем. Что мы можем приписать Богу, какие добродетели? Мы можем только считать себя хуже всех, но мы и этой степени не достигли. Когда же человек явно видит свои исправления, и они настолько очевидны, что их невозможно не осознавать, тогда он может и должен приписывать их Богу. В этом для него и состоит смирение.
Вопрос. Но ведь бывает и у обыкновенных послушников искреннее покаяние, так что во время литургии человек, например, сокрушается, плачет. Это ведь явно милость Божия. Разве это сокрушение не нужно приписывать Богу?
Ответ. Если, допустим, я поддался осуждению, блудным помыслам, на кого-то сильно разгневался и еле-еле успокоился, а потом на литургии стал каяться в том, что я негодяй, — я должен это Богу приписывать? Что мне приписывать Богу, если в том, что я сделал, виноват я сам!
К примеру, человек напился, подрался, разбил стекло, оскорбил своих друзей, они на него обиделись. Через три-четыре дня, когда запой кончился, он думает: «Что же я натворил? Боже мой! Какой я мерзавец!» И что же? Надо похвалить его за то, что он это осознал? Потом опять напился, снова три или четыре дня гулял, протрезвел и думает: «Ой, ну какой же я мерзавец! Никак не могу исправиться». Снова это его «покаяние» Богу приписывать?
Мы только что говорили: когда человек кается, переходит от покаяния в грубых грехах к покаянию в мысленных падениях, он имеет еще больший повод для плача и достигает большего покаяния, чем тогда, когда он грешил на деле. Богу можно приписывать добродетели, а покаяние не является, если можно так выразиться, положительной добродетелью. Вот если бы у человека в результате покаяния появились любовь, смирение, кротость, — тогда другое дело. Это во-первых. А во-вторых, когда во время плача у человека появляется какая-то горделивая мысль, то это не значит, что у него действительно есть покаяние и сокрушение и что он должен приписывать их Богу. Это значит, что диавол просто отвлек его от настоящего покаяния. То есть человек вместо того, чтобы каяться в своих грехах, начинает измышлять какую-то добродетель, забывает о причине своего плача, рассматривает плач, так сказать, со стороны, а не изнутри. Причина плача — это наша грязь, наша мерзость. А когда мы начинаем рассуждать: «Плач, смирение — это хорошо, раз я плачу, значит, я хороший», — покаяние пресекается. Естественно, и плач пропадает. Тут не нужно пытаться что-то приписывать Богу. Нужно просто еще больше углубиться в покаяние и заботиться о том, чтобы это покаяние сохранить.
Вопрос. Когда читаешь о высоких добродетелях святых отцов, о том, как они каялись из-за одного только греховного помысла, а потом сравниваешь с собой, то приходишь в уныние. У меня ведь не один, не два помысла, а многое множество. Что вы мне посоветуете?
Ответ. Вместо того чтобы унывать, ты лучше хоть немного помолись. А от чтения Евангелия на тебя уныние не нападает? Ведь там, например, сказано: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Мф. 5, 3). Почему же от этих слов на тебя уныние не нападает — ты что, нищий духом? Или у тебя уже Царствие Небесное в душе?
Надо трудиться, понуждать себя изо всех сил, а там уж как получится, как Господь благословит. Даже если ничего не выходит, мы, по крайней мере, трудимся, а не сидим и грустим. Ведь что такое уныние? Та же самая лень, только по отношению к духовным и нравственным предметам. Часто мы этой лени поддаемся и ничего не делаем. А почему поддаемся? Потому, что она всегда нападает, когда много работы. Приходишь, видишь: надо дров нарубить огромную кучу, и сразу думаешь: «Да ну! Может, как-нибудь перетерпим, померзнем, в тулупчик укутаемся, одеялом укроемся…» В «Отечнике» есть такой хороший пример. Отец отправил сына возделывать поле. Тот пришел, увидел, что оно все заросло сорной травой, приуныл и лег спать; потом встал, посмотрел на поле и опять лег спать. Так он поступал в течение нескольких дней. Когда пришел отец и спросил, почему он до сих пор ничего не сделал, тот ответил, что он впал в уныние оттого, что много работы, и поэтому спал. Тогда отец сказал ему, что если бы он каждый день очищал хотя бы такую площадь, какую занимает во время сна, то дело бы уже продвинулось. Сын взялся за работу и с Божией помощью постепенно все очистил. Обратите внимание, в этом примере уныние сравнивается с обыкновенной ленью: когда работы много, человек пугается и на него нападает лень, он начинает думать, как говорится в поговорке, что «всей работы все равно не переделаешь».
Вопрос. Когда начинаешь следить за своими помыслами и каяться в мысленных грехопадениях, кажется, что окружающая жизнь просто «вопит» о том, что в мире совершаются гораздо более тяжелые грехи, — и покаяние сразу пропадает. Никак из этого не выпутаться. Как мне поступать?
Ответ. Почему же для тебя Евангелие не «вопит» о том, что ты должен его исполнять? Окружающая жизнь начинает «вопить», когда ты осуждаешь людей. Ты должен думать о том, что необходимо делать именно тебе — а тебе необходимо жить по Евангелию. У тебя же получается так: вот этот брат должен жить по Евангелию, и этот тоже должен жить по Евангелию, а тебе можно жить по Ветхому Завету; они, когда их ударят по одной щеке, должны подставить другую, а ты будешь следовать закону око за око, зуб за зуб (Лев. 24, 20).
Когда мы предъявляем к себе требования Евангелия, то уже не думаем о других: какое нам дело, что тот или иной брат чего-то не исполняет. А когда тебе приходит на ум, что по сравнению с другими ты «еще ничего, хороший», то в таком случае ты думаешь о других, а не о себе. Если бы ты начал со всей строгостью применять к себе евангельские заповеди, принуждать себя к жизни по ним, то тебе не было бы дела до других. Святые отцы говорят, что каждый должен оплакивать своего мертвеца. Когда в Египте за одну ночь ангелом были поражены все первенцы, каждый дом оплакивал своих покойников, и никому не было дела до чужого горя. Так и мы сейчас оплакиваем свою душу, свое собственное падшее состояние, и нам нет дела до того, что происходит вокруг нас, кто хорош, кто плох, насколько мы лучше или хуже своих ближних. Только так мы сможем увидеть бездну своих грехов, до такой степени страшную, что станем искренне, от всей души, подобно апостолу Павлу, считать, что мы первые из всех грешников, которых Господь пришел спасти.
Спаситель сказал: Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? (Мф. 7, 3). Нашу страсть, которая в нас живет и каждый день действует, которую мы должны были бы изучить и через ее осознание прийти в покаяние, мы замечать не хотим, а вот есть ли в другом человеке тот или иной порок и в какой степени он в нем развит — это нам интересно, мы пытаемся его угадать и смело о нем судим. О чем это говорит? О том, что мы не знаем самих себя, не хотим видеть явного и начинаем гадать о том, что нам неведомо — о чужих грехах. А ведь чужая душа — потемки. И кто же, говорит Священное Писание, может знать, что в человеке, кроме духа человеческого?
А ты говоришь: «Окружающая жизнь вопит». Она не «вопит», это ты сам «вопишь» своими страстями. Ведь нам, повторю, неизвестно, что происходит внутри человека, и судить о нем мы не можем. Даже если этот человек самый страшный преступник, кровожадный убийца, мы всё равно не знаем происходящего в его душе, нам неизвестно, почему он совершил преступление, какие причины привели его к падению. Для нас остается тайной и то, что он переживает сейчас, в данный момент, насколько он раскаялся, изменился. Не знаем мы и того, что в подобной ситуации делали бы мы сами. Окажись мы в подобных обстоятельствах, быть может, мы сделали бы что-то гораздо более страшное или пришли бы в еще худшее нравственное состояние.
Скажу еще раз: когда человек предъявляет к себе строгие требования, и видит, что он без конца их нарушает и совершенно не может с собой справиться, то он осознаёт свою немощь. Во-первых, он понимает, что если бы у него были более серьезные соблазны, то он бы не устоял. Во-вторых, человек начинает снисходить к тем, кто впадает даже в самые тяжкие грехи. Он понимает, как люди падают в блуд или убивают, потому что у него есть и блудная страсть, и гнев. Да, он не совершает смертных грехов на деле, но свое бессилие в этом отношении ощущает.
Когда нам кажется, что окружающая жизнь «вопит» о совершающихся повсюду грубых грехах, это означает лишь одно: мы не применяем к себе Евангелие.
Вопрос. Как быть, если от усталости или болезни появляется уныние?
Ответ. Это то же самое искушение. Ведь не только люди, которые соблазняют нас согрешить гневом и осуждением, но и наши болезни, изнеможение, какие-то телесные скорби или житейские трудности по отношению к душевной жизни также являются чем-то внешним. Человек может унывать, например, от голода. А что такое голод? Это же собственное чувство человека. Можно унывать от усталости, от болезни, впадать от этого в отчаяние. Причина этого — сильное действие страсти печали, уныния, отчаяния. Все дело, повторю, в нашем душевном состоянии, а не в чем-то внешнем.
Мы знаем многих угодников Божиих, которые страдали тяжкими болезнями, и это вменялось им в подвиг. Приведу поразительный пример. Пимен Многоболезненный испросил себе болезнь для того, чтобы родители не смогли забрать его из монастыря — из Киево-Печерской лавры. Ему было открыто, что он будет болеть всю жизнь и выздоровеет лишь за три дня перед смертью. От своего недуга он не мог ходить, за ним ухаживали, но иногда очень плохо, забывая о нем, как это, к сожалению, нередко случается; он много лет страдал, но в страдании своем благодарил Бога. В монахи его постригли сами ангелы, по его молитвам творились чудеса; будучи больным сам, он исцелял других.
Мы знаем подобное и о святителе Игнатии (Брянчанинове). Он, будучи еще военным инженером, тяжело болел, но нисколько не заботился о выздоровлении, мечтая о том, чтобы его уволили со службы и он смог уйти в монастырь. Преподобный Амвросий Оптинский почти с тридцатилетнего возраста был тяжелобольным. Летом он иногда гулял по лесу, а все остальное время лежал.
Апостол Павел также страдал тяжким недугом. Неизвестно, какая у него была болезнь, но болел он очень сильно и даже молил Господа избавить его от этой телесной скорби — ради того, как мне кажется, чтобы иметь бóльшую возможность проповедовать, поскольку болезнь мешала его апостольским трудам. Но Господь сказал ему: Сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12, 9). Если сравнить все скорби, труды, болезни и страдания, которые терпели апостолы, с трудами нашими, то последние окажутся просто ничтожнейшими (я сейчас имею в виду телесную их сторону). Можно себе представить: люди странствуют по всему миру, часто терпят разного рода лишения, голод, преследования, избиения. Апостолу Павлу иногда приходилось самому зарабатывать себе на хлеб. Например, днем проповедуя коринфянам, он по ночам работал. А говорил он подолгу. Однажды в воскресенье он беседовал с верующими и слово свое продлил до полуночи. Некий юноша даже заснул и упал с третьего этажа. Апостол Павел потом его воскресил. Представьте себе: богослужение продолжалось до полудня, а потом апостол Павел много часов проповедовал. По преданию, он говорил столько, что у него опухал язык, а ведь он не произносил ничего лишнего, ибо им двигал Святой Дух. Из этого видно, что проповедание, само поучение народа являлось для апостола Павла чрезвычайно утомительным. Я думаю, нечто подобное было и с другими апостолами. Как же мы можем сравнивать свои ничтожные телесные скорби с тем, что испытывали они?
Поэтому дело вовсе не в том, что мы терпим какие-то скорби и болезни, а в том, как мы к этому относимся.
Вопрос. Вы сказали, что одно из проявлений настоящего покаяния — это мысль, что ты хуже всех. А я слышал мнение, что для новоначальных считать себя самым худшим еще преждевременно, так как от этого легко впасть в уныние. Что вы можете по этому поводу сказать?
Ответ. Настоящее ощущение своей греховности, приходящее от опыта, от действия благодати, унынием сопровождаться не может. Наоборот, оно приносит бодрость и еще бóльшую ревность угождать Богу. Истинному смирению сопутствует ревность, а вот неправильное, так сказать, деланное смирение действительно может сопровождаться унынием. Нужно различать две вещи: понуждение себя к смирению и некую игру в смирение. Когда мы себя понуждаем, это прекрасно. (Конечно, понуждение должно быть разумным: мы должны знать, на какой ступеньке находимся, и постепенно двигаться к следующей ступеньке.) А игра в смирение или, если можно так выразиться, смиренничанье, состоит в том, что человек, где-то прочитав о высоком смирении святых отцов, например о том, как преподобный Силуан Афонский считал себя достойным адских мучений, начинает и о себе говорить нечто подобное. И соответственно впадает в уныние, ибо не может понести такой меры.
Спаситель сказал: Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф. 11, 29). В этих словах заключено поучение не только о том, что нужно быть искренне, сердечно смиренными, но и о том, что человек является смиренным в такой степени, в какой он смирился сердцем, а не умом. Здесь уместно вспомнить изречение Иоанна Лествичника о том, что человек иногда говорит о себе, что он грешник, и действительно искренне про себя так думает, но обличение обнаруживает тайное мнение сердца. Когда такого человека обличают и он начинает или гневаться, или даже отвечать оскорблением на оскорбление, то таким образом и обнаруживается, что в сердце его нет того смирения, которое он в уме своем к себе относит. Поэтому не нужно искусственно приписывать себе смирение, которого мы не достигли. Совсем не обязательно и произносить о себе смиренные слова — чаще всего это является просто показным смиреннословием: в обществе православных христиан смирение считается достоинством, и мы выказываем себя смиренными, чтобы выглядеть хорошими в глазах людей. Это, конечно, худший вариант. Иногда человек заблуждается: действительно желая смириться, он думает, что если прочитал в книге того или иного преподобного отца о смирении и теперь начнет произносить в уме (не думать искренне, а именно произносить) те же самые слова, что и этот святой, ту же самую словесную формулу (не ощущая сердцем содержания ее смысла), то таким образом он приобретет эту добродетель. А бывает, что смиренный вид напускает на себя человек, находящийся в прелести: ходит с поникшей головой, всем кланяется, а внутри у него — гордость непомерная.
Итак, нужно подвизаться, каяться, и тогда постепенно придет смирение, и ты на самом деле можешь начать искренне о себе думать, что ты хуже всякой скотины. У нас же получается так: вслух человек говорит, что он хуже всех, а про себя думает: «Смотри-ка, какой я хороший, я лучше всех, потому что думаю о себе, что я хуже всех».
Вопрос. Как быть, если помыслы раздражения так сильно одолевают, что не получается ни молиться, ни исполнять послушание?
Ответ. Что значит «не получается»? Надо заставить себя молиться. Если нет возможности открывать помыслы, тогда, как говорит святитель Игнатий, нужно обращаться к усиленной молитве. Откровение помыслов — не единственный способ борьбы со страстями; другой, не менее важный — это молитва Иисусова, умное делание. В чем состоит умное делание? Не только в том, чтобы читать Иисусову молитву, когда у тебя все хорошо, а в том, чтобы использовать ее как оружие против греховных помыслов. Об этом пишет Иоанн Лествичник: «Бей супостатов именем Иисусовым; ибо нет сильнейшего оружия ни на небе, ни на земле»[1]. В случае сильной брани надо молиться вслух устами, заставлять себя, да и просто перетерпеть эту брань. Иногда даже просто перетерпишь, не уступишь страсти, не оставишь послушания — и смотришь: приходит благодать.
Отчего ты поддаешься гневу? Оттого, что кто-то делает нечто вопреки твоей воле. И если ты при этом уходишь с послушания, то это не означает, что ты победил свою страсть, а означает, что ты поддался ей до конца. Так любой «справится», если он будет просто бежать от искушения и успокаиваться где-нибудь. Выбежал, посидел, отдышался, выпил валерьянки — и обратно на послушание. Так, что ли? Ты же гневаешься оттого, что тебя на послушании кто-то выводит из себя. Значит, победа над страстью состоит именно в том, чтобы перетерпеть ситуацию, которая тебя разгневала, а не убежать и где-то в тишине ее победить.
Если на тебя напало уныние, и по причине этого уныния ты пошел и с кем-то развлекся празднословием, это не значит, что ты победил уныние. Оно у тебя прошло — да, но ты же не победил его, ты ему поддался, ты удовлетворил страсть. В следующий раз она будет бороть тебя еще сильнее. Если ты от гнева убежал, значит, в следующий раз ты поддашься ему еще больше. Бывали, конечно, такие случаи, как, например, с Иоанном Коловым, который для того, чтобы не разгневаться, бежал. Но это была совершенно иная ситуация, случай исключительный. Этот человек вообще никогда не гневался, его нарочно выводили из себя, он терпел, терпел, а потом, бросив все, удалился. А ты находишься среди братии, в монастыре. Куда ты отсюда побежишь? В пустыню? А там тебя будет раздражать какой-нибудь сучок на дереве, который криво растет. От страсти не убежишь, потому что она всегда будет с тобой.
Вопрос. Вы сказали, что каждый должен оплакивать своего мертвеца, но ведь нужно думать не только о своем спасении, но и о спасении ближнего. Как это сопоставить?
Ответ. Мы не должны думать о ближних в том смысле, чтобы никого не осуждать. Необходимо видеть лишь свои грехи — и в этом смысле оплакивать своего мертвеца. А помочь ближнему мы можем в чем-то земном, телесном, например в работе или просто поддержать радушным словом. Некоторые высокопреуспевшие люди могут оказывать и духовную помощь. Видя грехи ближнего, сочувствуя какому-то его падению (не осуждая, а именно сочувствуя), они, так сказать, снисходят к нему со своей духовной высоты и начинают его вразумлять, утешать, поддерживать. Но, я думаю, к большинству из нас, людям малопреуспевшим, это не относится. Нам нужно просто радушно, приветливо относиться к братьям и помогать им в их трудах.
* Беседа в Свято-Игнатьевском скиту Ново-Тихвинского женского монастыря, 1 января 2000 года.