Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 1. О старчестве

      Многие люди, писавшие о старчестве до революции или пишущие о нем сейчас, упускают, как мне кажется, две существенные вещи.

Говоря о старчестве, они почему-то не упоминают об умном делании, не связывают одно с другим. Может быть, неразрывная связь старчества и умного делания подразумевается ими как нечто само собой разумеющееся, но из их текстов это понять трудно. Создается впечатление, что духовное руководство, откровение помыслов, послушание возможны и без Иисусовой молитвы. Однако старческое руководство необходимо человеку при внимании к постоянно изменяющейся, сложной, многообразной внутренней жизни. А если человек не занимается Иисусовой молитвой, то его внутренняя жизнь проявляется не в борьбе с собой и не в духовной брани, а в многообразии помыслов и страстей, которых люди обычно не видят. Я думаю, что невозможно исцелить человека от страстей без помощи Иисусовой молитвы. Все говорят о том, что старчество необходимо, потому что без него невозможно вести правильную духовную жизнь. Это действительно так, но без умного делания старчество становится абстракцией. Кем и зачем в этом случае руководить, что советовать? Просто объяснять человеку, что в нем действует тьма страстей? Я думаю, это понятно и без руководства.

Итак, первая серьезная ошибка людей, которые пишут и рассуждают о старчестве, состоит в том, что они забывают о необходимости умного делания в духовной жизни. Между тем, умное делание возможно и без старчества. Конечно, без руководства человеку преуспеть и спастись трудно, но все-таки с Божией помощью, с помощью Иисусовой молитвы возможно, хотя и с большим трудом и немалыми скорбями. А руководство без молитвы ни к чему не приведет. Представьте себе, что человек по какой-то причине не молится Иисусовой молитвой — не хочет или не может. Что в таком случае ему объяснять и как что-либо растолковывать? Допустим, он говорит, что его мучают блудные помыслы. Ответить ему, что это нехорошо? Все и так об этом знают. Как объяснить ему принципы борьбы со страстью, не упоминая об Иисусовой молитве? То же самое можно сказать и о приобретении добродетелей покаяния, смирения, рассуждения. Какое может быть рассуждение у человека, который не молится? Как в нем начнет действовать благодать, которая откроет ему глаза на то, что в нем происходит?

Мы должны понимать, что старчество — это следствие умного делания или то, что обязательно ему сопутствует. Даже если подвижник не имеет старца, но молится Иисусовой молитвой, то он приобретает опыт. Пусть у него нет особенного рассуждения, но своим опытом он может помочь другим людям, еще только приступающим к умному деланию. А как приобрести опыт тому, кто не молится и не имеет в своей душе света, который просветил бы его и позволил увидеть свои грехи? Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что первое приобретение человека, который начинает спасаться, — это видение своих грехов. Но если мы не молимся, то и не умеем смотреть внутрь себя.

Вторая ошибка людей, рассуждающих о старчестве, состоит в том, что они всегда приводят в пример только великих старцев: Паисия (Величковского), Амвросия Оптинского и других выдающихся по своим духовным способностям отцов, хотя, может быть, и не известных широкому кругу читателей. Не надо думать, будто старчество возможно только тогда, когда человеком руководит какой-то выдающийся старец. К людям, которые нами руководят и приносят нам пользу, надо относиться разумно, ведь руководство более опытных монахов — это уже старчество. Существует правило, согласно которому постригать без восприемника нельзя: новопостриженному необходимо наставничество более опытного монаха. Бывают, конечно, и совсем неопытные наставники. Но в то же время нам нельзя требовать от старца, чтобы он был непременно идеальным, таким как Амвросий Оптинский, а в противном случае вообще отказываться от руководителя. Такое восхваление старчества фактически отрицает его как реальную монашескую деятельность, как свойство и насущную необходимость монашеской жизни. Если мы будем ждать, что из нашей среды выйдет игумения Арсения или иеросхимонах Амвросий, то, пожалуй, и умрем так и не дождавшись. Нужно смотреть на вещи трезво.

Итак, повторю: люди, рассуждающие о старчестве, обычно делают две очень серьезные ошибки. Во-первых, они либо недооценивают важность умного делания — занятия Иисусовой молитвой, либо просто не говорят о нем, может быть по недоразумению; во-вторых — преувеличивают те требования, которые должны быть предъявлены к старцам. Таким образом, старчество превращается в абстракцию, которую никак нельзя применить к жизни. В современной духовной литературе вопрос о старчестве, я бы сказал, выводится за рамки здравого смысла. В результате многие люди, читающие подобную литературу, начинают смотреть на вещи неправильно: у них создается представление, что старчество возможно без усиленного занятия Иисусовой молитвой и что наставником может быть только богоносный старец. Таким образом, человек охладевает к своему руководителю, перестает доверять этому брату (или сестре), пусть такому же страстному, как и он, но более опытному в духовной жизни. Он соблазняется, видя действительные или мнимые недостатки своего наставника, а эти недостатки в монастыре, конечно, утаить трудно, поскольку мы живем одной семьей. И когда более опытная монахиня дает своей послушнице советы (разумные настолько, что при здравом рассуждении человек мог бы и сам понять, что поступать нужно именно так), то послушница, вместо того чтобы прислушаться к ним, пренебрегает ими, требуя от наставницы особенного бесстрастия, прозорливости и едва ли не чудотворения. Например, сестре говорят: «Когда молишься Иисусовой молитвой, не вступай в собеседование с помыслами, потому что от этого у тебя страсть усилится», а она удивляется, как старица смеет давать ей такие советы, если сама не бесстрастна. Но разве бесстрастный человек дал бы ей другой совет? От преувеличенных требований возникает недоверие к руководителю. Такой «ревнитель православия» из-за своего недоверия, своеволия, самонадеянности лишается реальной возможности получать пользу от духовного руководства. Он очень затрудняет свою духовную жизнь и свое спасение, отказываясь от той скромной помощи, которую ему предоставил Промысл Божий.

Хорошо было бы, чтобы у каждого из нас была такая старица, как амма Синклитикия, амма Сарра, амма Феодора и другие преподобные подвижницы. Но я думаю, что такие старицы и старцы даже во времена расцвета монашества были не у всех. Мы читаем в патериках о том, что такой-то старец пришел, допустим, к Антонию Великому и привел с собой своего ученика. Можно сделать вывод о том, что этот старец искал у великого подвижника назидания не только для ученика, но и для себя.

Вероятно, великие старцы не могли ежедневно следить за всеми своими чадами. Так, Пахомий Великий руководил несколькими монастырями, и в каждом было более тысячи монахов. Мог ли Пахомий Великий, которого все эти монахи, конечно, считали своим духовным наставником, руководить ими непосредственно? Безусловно, не мог. Но в то же время нельзя представить себе и то, что эти люди могли жить совсем без руководства. Значит, каждого из них наставлял какой-то старец или духовник. Но, видимо, эти руководители не были такими выдающимися по своим духовным качествам, как Пахомий Великий: мы не знаем ни имен этих людей, ни того, какими особенными добродетелями они обладали.

Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что есть люди, которые, находясь в тине страстей, предостерегают проходящих мимо, чтобы они тоже не упали в эту тину, а Господь, видя такое их доброе делание, и их самих избавляет от страстности. Имея опыт борьбы со страстями (конечно, если они действительно ведут борьбу), такие люди могут поделиться этим опытом с братьями или сестрами. Значит, человек может быть наставником и тогда, когда в нем действуют страсти. Но одно дело, когда человек ведет борьбу со страстями, и, отстраняясь от собственной борьбы, руководит другими, и совсем иное — когда человек руководит под влиянием страсти. Тогда он действительно не имеет права быть старцем. Бывает, что человек подвержен гордости до такой степени, что сам ее не видит и руководствуется ею в своих поступках. Если он будет наставлять других, то, конечно, причинит им вред. А иной человек хотя и имеет гордость, но борется с ней, стоит выше ее и руководит не под влиянием этой страсти, а наперекор ей. Такой человек имеет право быть наставником и может помочь другим.

Это не только теоретическое рассуждение, но и жизненно важная установка: от старца нельзя требовать, чтобы он был идеальным, потому что таким образом мы его фактически низвергаем. Мы видим, что он не соответствует идеалу и теряем в него веру. К старческому руководству надо относиться просто, по-деловому.

***

Вопрос. Нужно ли убеждать в пользе умного делания людей, которые считают, что от молитвы обязательно впадешь в прелесть и что занятие молитвой — это дело святых? Некоторые говорят, что сначала нужно стяжать покаяние и смирение, а потом дерзать произносить молитву Иисусову, а не молитвой достигать покаяния.

Ответ. Это то же самое, что сказать: сначала нужно поесть, а потом обед приготовить. Можно ли поесть, если у тебя обед еще не готов? Это абсурд. Может быть, существуют и другие способы достичь покаяния и смирения, но в любом случае они связаны с молитвой и в широком смысле слова все они будут умным деланием. Допустим, я буду читать не Иисусову молитву, а псалмы: стану упражняться во внимательном, покаянном чтении псалмов. Но если нам даже при помощи Иисусовой молитвы трудно приобрести покаяние и смирение, то при чтении псалмов это сделать еще труднее. И если мы порой впадаем в прелесть, занимаясь Иисусовой молитвой, которая по своему содержанию есть молитва покаянная, научающая нас не надеяться на себя и таким образом смиряться, то тем более мы впадем в прелесть, читая длинные молитвословия. Поэтому, мне думается, достичь покаяния и смирения без умного делания, Иисусовой молитвы на практике почти нереально. Теоретически можно стяжать эти добродетели, много упражняясь в молитвословиях, но ведь при этом нужно следить за своей внутренней жизнью. А при чтении длинных молитвословий, допустим покаянных канонов, это делать гораздо труднее, чем при занятии Иисусовой молитвой.

Ответ на вопрос о том, стоит ли убеждать кого-то в пользе умного делания, зависит от того, кто будет убеждать. Я, например, имею право говорить о пользе умного делания — это даже мой долг. Старицы или настоятельница также обязаны в этом убеждать людей, но не всех, а только тех, которые к ним обращаются и которые им доверяют. Но прежде всего надо заботиться о собственном спасении.

Вопрос. В монастыре есть сестры, имеющие много теоретических знаний как в духовном, так и в общеобразовательном плане, которые, тем не менее, не отличаются особенным преуспеянием. Почему так происходит, почему количество не переходит в качество?

Ответ. Духовное преуспеяние зависит не от образования, а от разных духовных качеств, изначально — от ревности. Конечно, очень важно иметь такие добродетели, как смирение, послушание. Старец Силуан Афонский был малограмотным, но высокопреуспевшим. Антоний Великий был вообще неграмотным. Образование духовному преуспеянию не препятствует, но и не способствует. Образованность может принести человеку (а через него и другим людям) как пользу, так и вред; последнее — в случае если он воспользуется им неправильно. Например, Ориген был необыкновенно образованным человеком, но свои способности он употребил во вред Церкви, став, если так можно выразиться, одним из выдающихся ересиархов. В его книгах содержалось столько различных лжеучений, что впоследствии их заимствовали многие еретики. А ведь он был человеком гениальным.

Что автор записки имел в виду под словами: «много знать в духовном отношении»? Настоящее духовное знание — это опытное знание, вот оно ценно. Если человек прочитал много святоотеческих книг на аскетические темы, то это не значит, что он приобрел духовное знание, — это теоретическая подготовка. Но он, имея ревность и усердие, может воспользоваться своими знаниями. А тот, кто читает книги, но ничего из прочитанного не исполняет, пожалуй, получит от этого еще и вред: в нем может возникнуть мечтательность. Ты читаешь, например, книгу Исаака Сирина и представляешь себя Исааком Сириным, читаешь Симеона Нового Богослова и думаешь: «Я Симеон Новый Богослов». Таким образом человек о своей духовной жизни только мечтает, а на самом деле ее не ведет: смотрит на картину, на которой изображен источник воды, а воду эту не пьет. Такой человек подобен спящему, которому снится, что он идет. Это происходит с теми людьми, которые много знают, но не применяют своих знаний на практике. Бывает наоборот: человек прочитал мало книг, но имеет собственный опыт. Он читает для того, чтобы применить знания на практике и проверить собственный опыт, и может преуспеть в гораздо большей степени.

Только про Иисусову молитву можно, наверное, сказать, что ее количество переходит в качество, но и это происходит не всегда, а лишь тогда, когда человек проявляет к ней усердие. Если же он аккуратно исполняет правило и даже читает молитву в течение всего дня, но не старается удерживать внимание на словах молитвы, то количество в качество не перейдет никогда. Некоторые люди, усердно стремясь к духовному преуспеянию и не замечая в себе этого усердия — так как считают его чем-то само собой разумеющимся, — молятся Иисусовой молитвой непрестанно, и количество молитвы у них переходит в качество. Но эти люди не осознают того, что такое изменение в молитве происходит не само собой, а благодаря тому усердию, которое они не умели в себе ни оценить, ни даже рассмотреть.

Вопрос. Расскажите, как удержать благодать? Как не растратить ее, молясь за других людей, а особенно за врагов?

Ответ. Не нужно думать, что когда мы молимся за других людей, то обязательно растрачиваем благодать. Конечно, за тех, кто ведет нехристианский, а может быть, и явно греховный образ жизни, а также за маловеров нам молиться трудно. Молиться за человека, ведущего благочестивый образ жизни, или за самих себя гораздо проще и легче. Главное не в том, сохраняем мы благодать или растрачиваем ее, а скорее в том, больше мы ее приобретаем или меньше. Иногда молиться настолько трудно, что всякое внимание рассеивается. Я думаю, что на практике нужно делать так: помолившись за родных — немного и по благословению, — нужно молиться за себя и покаянием приобретать должное душевное расположение, внимание к молитве, смирение.

Вопрос. На службе я часто наслаждаюсь пением. Правильно ли это? Внимание в молитве, конечно, ослабевает, и я укоряю себя в этом.

Ответ. Конечно, когда слышишь красивое пение, особенно если к нему еще не привык, оно впечатляет и отвлекает на себя внимание. Это естественно. Но отсюда не следует, что с этой красотой нужно бороться. Через некоторое время человек привыкает к хорошему пению, и тогда оно, наоборот, начинает способствовать молитве и вызывать именно те чувства, которые необходимы в тот или иной момент богослужения. В особенности это касается знаменного распева, который и рассчитан именно на то, чтобы в определенные моменты службы вызывать у молящихся соответствующие чувства. Мне кажется очень вдохновляющим супрасльский распев. Когда я служу литургию, мне очень помогает молиться то, что наши певчие поют супрасльским распевом. Сейчас я уже привык, а когда наши певчие только-только стали исполнять этим распевом литургию, я ощутил большую разницу между тем и другим пением и почувствовал то, как мне трудно было сосредоточиться раньше, когда пение было партесным (иногда приходилось даже заставлять себя не обращать на него внимания), и то, как легко мне стало молиться теперь. Действительно, партесное пение отвлекает от молитвы, оно вызывает тоску, грусть, сентиментальность и не способствует настоящей сосредоточенности, собранности при молитве. Оно не возвышает душу, а, напротив, приземляет ее. Я это испытал давно, когда был еще мирянином. В Успенском соборе[1] нашего города пели очень хорошо (профессионально), но исполняли авторские произведения, например Чайковского или других, менее известных композиторов. Молиться при этом было невозможно. Во-первых, не было понятно ни слова, а во-вторых, возникало такое ощущение, будто находишься в концертном зале.

Если правильное песнопение отвлекает от молитвы своей красотой, то это происходит по непривычке к нему. Пройдет несколько богослужений, ты привыкнешь, и тогда пение, наоборот, будет помогать тебе молиться. Если мы, зайдя в храм, заметим какую-нибудь прекрасную икону, то она тоже своей красотой привлечет наше внимание и уменьшит внутреннюю сосредоточенность. Но впоследствии эта икона будет способствовать нашему молитвенному настроению.

Вопрос. У меня нет возможности посещать те храмы, где поют знаменным распевом. Это плохо?

Ответ. Почему же? Были подвижники, которые никогда не слышали знаменного распева и тем не менее духовно преуспевали. Например, отец Иоанн Кронштадтский. Едва ли можно предположить, что во второй половине XIX столетия он слышал знаменные распевы или видел канонические иконы. Однако это не помешало ему стать тем, кем он стал. Впрочем, лучше, чтобы все в храме было правильно, тогда ничто не будет препятствовать духовному развитию человека, а все будет этому только способствовать.

Вопрос. Я люблю в свободное время слушать записи церковных песнопений. Как относиться к такому увлечению?

Ответ. Желание слушать церковные песнопения вне богослужения я не очень одобряю. Иногда можно и послушать, но если человек делает это постоянно (я не имею в виду певчих, которым такое прослушивание необходимо), то проводит время в праздности. Он, возможно, предпочел бы эстрадную или классическую музыку и таким образом развлекся, но поскольку этого делать нельзя, он слушает церковную. Конечно, лучше слушать музыку церковную, чем эстрадную, но, наверное, еще лучше — молиться или читать святых отцов.

Вопрос. Мне кажется, что заповеди Божии предполагают занятие умным деланием не только в монастыре, но и в миру. Например, есть заповедь Не суди. Чтобы не осудить человека на словах, мирянину также нужно удерживаться от осуждения и в мыслях. То же самое можно сказать и о других заповедях. Согласны ли вы с этим?

Ответ. Конечно, я с этим согласен. Нельзя утверждать, что умное делание — это единственный способ исполнить заповеди, но это наиболее удобный, можно сказать, легкий путь. Конечно, вы можете возразить: зачем нам идти легким путем? Но так может подумать о себе только самонадеянный, гордый человек, который почему-то считает, что он способен идти и трудным путем. А человек благоразумный всегда выберет наиболее легкий путь. Умное делание, как я сказал, не единственный способ исполнить заповеди, хотя и самый, так сказать, эффективный. Поэтому нельзя осуждать людей, которые не занимаются умным деланием.

Вопрос. Какой вред бывает от множества пустых слов и как от этого воздерживаться?

Ответ. Конечно, пустословие приносит вред, но не всякий разговор можно назвать пустословием. Если это необходимая беседа по послушанию, пусть даже иногда и пространная (например, в швейной мастерской обсуждают, что и как нужно шить), то она оправданна. А если начинают говорить о том, что к делу не относится, или принимаются бесконечно обсуждать то, что давным-давно известно или вскоре выяснится само собой, то это уже пустословие. Как от этого избавиться? Сделать это очень тяжело, потому что язык — такой член тела, которым движут все страсти. Спаситель сказал: Не то оскверняет человека, что входит в уста, но что выходит из уст, ибо из сердца исходят помышления злая (см. Мф. 15, 11 и 19). Все злые помышления, исходящие из сердца, приводят в действие наш язык. А поскольку в нашем сердце злых помышлений очень много, то трудно надеяться на то, что наша речь очистится прежде, чем мы избавимся от страстей.

Нужно стараться приучать себя к молчанию, вместе с тем понимая, что главное в борьбе со страстями — это очищение сердца. Конечно, нельзя пренебрегать борьбой с пустословием, не заботиться об удержании языка и нельзя свободно действовать по нашим страстям. Удерживая язык, мы таким образом сопротивляемся страсти пустословия и боремся с нею. Ведь если мы хотим очистить себя от блудной страсти, то мы должны не только молиться против нее, но и противиться ей на деле. Желая избавиться от гнева, мы не только молимся против гнева, но и в повседневной жизни ему сопротивляемся.

Полной победы над страстью пустословия можно достичь только тогда, когда мы избавимся от всех страстей. Поэтому при всей своей внешней простоте это очень трудная задача.

Вопрос. Говорят, как сначала поведешь себя в монастыре, так пройдет и вся будущая жизнь. Как вести себя новоначальной послушнице, чтобы достичь пострига или хотя бы немного преуспеть?

Ответ. Что значат слова: «как сначала поведешь себя в монастыре»? С самого начала необходимо ревностно относиться к своему послушанию, к своей духовной жизни. Но на первых порах в монастыре невозможно вести себя хорошо. Если какая-нибудь сестра, допустим, гневлива, то каким образом она вдруг станет кроткой? Конечно, у нее это не получится: она будет спотыкаться и падать, гневаться вновь и вновь. Ничего не поделаешь, здесь необходимо терпение, покаяние, понуждение себя, и эта борьба может растянуться — а, скорее всего, так и будет — на многие годы. Невозможно всегда вести себя безупречно. Человек, который пытается надеть на себя такое ярмо, а потом приходит в отчаяние оттого, что вновь и вновь падает, поступает неразумно. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что свои страсти нужно терпеть так же, как мы терпим недостатки ближних. Конечно, терпеть страсти не означает примириться с ними — надо потерпеть борьбу со страстями.

Доброе начало для послушницы состоит в том, чтобы иметь ревность и усердие к главным добродетелям, от которых происходят все остальные. Главные же добродетели — это непрестанная молитва, внутреннее внимание, откровение помыслов, послушание старице, настоятельнице, смирение перед сестрами. Если будут эти основные добродетели, в особенности непрестанная молитва и послушание (понимаемое прежде всего как послушание старице, то есть послушание в духовном смысле), тогда и все остальное постепенно придет. Этим нужно положить доброе начало, иначе потом все может пойти вкривь и вкось. Ведь если фундамент положен криво, то и стена будет неровная, она может даже треснуть или рухнуть.

Кроме того, новоначальной послушнице необходимо отбросить все мысли об уходе из монастыря. В противном случае человек никогда не утвердится, он будет думать: «Если что, я уйду в другой монастырь или вернусь к мирской жизни». А когда он этот помысел отсекает, то ему ничего другого не остается, как только слушаться. Мы должны понимать, что нам совсем необязательно исполнять свои желания. В миру люди обычно видят цель жизни в том, чтобы исполнить все свои желания. А мы должны иметь в виду, что этого делать не нужно, и тогда нам бороться со страстями будет уже легче. Мы будем знать, что греховных стремлений исполнять нельзя, и станем искать способы для того, чтобы победить грех. А если мы изначально считаем, что в крайнем случае какое-нибудь наше желание можно и осуществить, то мы прежде вступления в битву уже примирились с поражением.

Но самое главное, повторюсь, это непрестанная молитва и послушание. Это две лепты, которые наша душа, подобно бедной вдовице, может пожертвовать Богу. И это может оказаться больше того, что давали Богу от избытка своих способностей древние подвижники. У нас больше ничего нет — мы люди нищие, убогие, немощные во всех отношениях.

Вопрос. Если Господь знает, кто будет спасен, но вместе с тем на свободу выбора человека не оказывает никакого давления, то может ли наша деятельность повлиять на предопределение Божие?

Ответ. Зачем об этом думать? Если бы мне даже стало известно, что существует предопределение Божие о том, что я должен погибнуть, то я бы не примирился с этим. Нет смысла рассуждать о предопределении Божием, нужно заботиться о своем спасении. Христианское учение пронизано мыслью о спасении, стремлением к нему, а спасение, как справедливо говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), нужно погибающему. В этом смысле все мы имеем на себе страшное предопределение: мы обречены на погибель, если не приложим все усилия к достижению своего спасения.

Человек, который предполагает, что по предопределению Божию погибнет, не будет заботиться о своем спасении. Мне кажется, что предопределение Божие можно изменить как в одну, так и в другую сторону. Иначе зачем в Апокалипсисе было бы сказано: Если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни (Откр. 22, 19)? Значит, можно оказаться и вычеркнутым из книги жизни. А если кого-то исключат, тогда место освободится и, может быть, впишут кого-нибудь другого.

Вопрос. Что означают слова Спасителя: Всяк бо огнем осолится, и всяка жертва солию осолится (Мк. 9, 49)?

Ответ. Слова всяк бо огнем осолится касаются каждого человека. Пища без соли для обычных людей (не натуропатов) безвкусна. Всем известно, что с самой глубокой древности пищу всегда солили. Когда ее солят, она становится пригодной к употреблению, без соли же еда отвратительна; так же и всякий человек: если в нем будет огонь благодати, огонь ревности, то он приобретает «вкус» и становится пригодным для вечной жизни. А если в нем этого огня нет, значит, ничего у него не выйдет, что бы он ни делал.

И аще око твое соблажняет тя, исткни е: добрее ти есть со единем оком внити в Царствие Божие, неже две оце имущу ввержену быти в геенну огненную, идеже червь их не умирает, и огнь не угасает. Всяк бо огнем осолится, и всяка жертва солию осолится (Мк. 9, 47–49). Если в нас не будет самоотречения, жестокой борьбы с собой, духовной ревности, то наша вера теряет смысл. Мы становимся несоленой пищей. И всяка жертва солию осолится. Это сравнение взято из Ветхого Завета, в котором предписывалось приносить Богу жертвы. Всякая жертва Богу должна быть осолена, это значит, что без ревности все наши добрые дела теряют смысл и наша жертва становится «безвкусной».

Добро соль, аще же соль не слана будет, чим осолится? (Мк. 9, 50). А здесь под солью имеются в виду уже все христиане. Мы являемся солью мира. Если мы потеряем свою «соленость», то нам «осолиться» будет уже нечем. Имейте соль в себе (Мк. 9, 50) — это также означает, что нужно иметь ревность: если ее в нас не будет, то извне мы ее получить не сможем. Слово «соль» употребляется здесь в нескольких значениях и относится к разным предметам. Во-первых, мы должны осолиться огнем; во-вторых, должна осолиться наша жертва; в-третьих, мы должны быть солью соленой, то есть соответствовать своему назначению; и, в-четвертых, нам необходимо иметь в себе соль, не быть «безвкусными», «пресными».